Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Он потащил меня опять к столу пить.

— Довезем, — говорит хозяин, — не бойся. Понимаешь, дорогой, ты не думай. Тут брат, есть такие… — и он как-то мигнул глазом, — которые против тебя. Вот он, — показал он в сторону. — Он такой, знаешь, сомневается.

Я, прощаясь, одевался в прихожей. Уже светало. Все провожали.

Спускаясь по лестнице, я остановился и крикнул, что я не Коровин, что ты лежишь больной и выбежал на улицу.

— Вот попал в какой переплет, и все из-за тебя, — закончил приятель, — положение мое ведь было пиковое, подумай!

— Пиковое? Почему пиковое? Тебя угощали, пил хорошее вино, веселился…

— Да, вино. Ну, а если б узнали? Неизвестно, что бы было. Хорошо веселье! Тебе что! Пишешь разную ерунду, а я должен страдать.

И на Волге, и в захолустных деревнях, и городишках провинции, где я бывал, — везде я видел Масленицу — широкую русскую Масленицу. И прекрасно пел своим поразительным тембром Шаляпин во «Вражьей силе» [126] …Шаляпин во «Вражьей силе»… — «Вражья сила» — опера А. Н. Серова по драме А. Н. Островского «Не так живи, как хочется». Завершена после смерти композитора В. Серовой и Н. Соловьевым. Премьера состоялась в Мариинском театре 19 апреля 1871 г. Опера была возобновлена там же 14 ноября 1879 г. В Москве премьера прошла в Большом театре 15 ноября 1881 г. Впервые выступив в партии Ерёмки в Частной опере С. И. Мамонтова (тогда исполнялось только II действие), Ф. И. Шаляпин не раз возвращался к данному образу. В 1902 г. он исполнил эту роль в Большом театре, после революции 1917 г. заново поставил оперу в Петрограде. Партия Ерёмки принадлежит к высшим музыкально-сценическим завоеваниям артиста. :

Все на Масленице ели блины со снетками, рыбой соленой, балыком, тешкой, семгой, белорыбицей, икрой паюсной, салфеточной, зернистой, осетровой и белужьей.

Помню, ел я блины в Боголюбове Владимирской губернии, в маленькой избе у деда Игната, добродушного старика, — такие блины, из гречневой муки, со щучьей свежей икрой — в нее накрошен зеленый лук и посолена она щепотью. А щуки икорные нами же с ним пойманы. Таких блинов никто и не ел.

Московский торговый люд пек, ел блины на Масленой до отвалу. К долгому посту готовился.

Посылали блины и в тюрьмы несчастненьким — ворам, разбойникам, их жалеючи.

Василий Макарыч объелся блинами.

— Положите меня, — стонет, — к окошку на весеннее солнышко, может, получшает. Вот вы не менее меня, — говорит больной гостям, — блинами напихались, видать, здоровье во мне малое. Ох, как неможется. Пошлите за отцом Аполлинарием. Брюхо стало чисто деревянное…

Свекровь растирает ему живот теплым маслом из лампады, а гости-приятели говорят:

— Потому захворал, что ешь неправильно, ты прямо зря на них накинулся. Блин надо водкой, квасом прокладывать. А ты говоришь — «я пью мало смолоду…». Блин без водки тоскует, потому, говорит, едят меня не по-русски, без разума. Был у нас такой механик на заводе терочном, кто его знает, — веры не здешней он, — так на двенадцатом блине что с ним доктора ни делали, — взял и окочурился…

Пришел отец Аполлинарий, и позвали фельдшера. Фельдшер пришел навеселе.

— Не бойся, — говорит, — Василий Макарович.

— Подайте мне валек и скалку, пожалуйста. Сейчас вылечу.

И начал он Василию Макарычу брюхо скалкой укатывать, валиком похлопывать и перцовой водочкой потчевать. Василий Макарыч заводил глаза на небо и орал благим матом. А тот все катает да катает без устали. Пьет водку и больного подбадривает.

— Отхожу… — говорит больной. — Помилуйте, лучше помереть, чем мучение этакое…

— Ну, теперь, — говорит фельдшер, отваливаясь, — поправишься. Дай, — говорит, — маслица из лампадочки, свекровьюшка. Надо ему в нутро дать для облегчения.

Как выпил Василий Макарыч маслица лампадочного, так откуда сила взялась: чисто заяц в окно выпрыгнул.

Все гости растерялись и пустились бежать за ним вдогон. Но поймать его не удалось.

Пришел домой Василий Макарыч, когда солнце закатилось, и, смеясь, говорит гостям:

— Эко дело со мной случилось. Ну и фельдшер — умственный доктор. Скалкой катал… И в таком нахожусь я облегчении, есть опять хочется и опять все до невозможности на блины тянет…

Москва. К вечеру в окно видно, как на потухающей заре темнеет вдали силуэт Сухаревой башни. И стаи галок с криком носятся в воздухе, то подымаясь, то опускаясь, кучей садятся на кресты и купола церкви Троицы на Капельке.

Сидят приятели за столом. А из кухни Василий Князев приносит горячие блины. В коридоре звонок, и Василий бежит отворять дверь. Радость: пришел Василий Сергеевич. Лицо красное, серьезное.

— Садись, — говорим, — блины горячие…

— Ну нет… довольно. Я и так насилу приехал. Меня и так изжога мучает. Василий, нет ли порошку соды?

— Ну садись, — увещеваем, — полно, съешь блиночек.

— Знаешь, я просто не могу смотреть на блины. Объелся. Я и сюда ушел, думаю — про охоту поговорим, а тут опять блины! Смотреть противно. Обжорство! У меня до самого горла, — показал он на живот, — как огонь горит, будто расплавленного олова налили…

Он с ненавистью посмотрел на доктора, Ивана Ивановича.

— Смотрите, я жалуюсь, а Иван Иванович — доктор, а молчит. Хорош приятель. Молчит. Потому он — клинический врач. Важность наводит. Не скажет: Василий, сходи в аптеку, принеси лекарства и выпей. Нет! Расспрашивай его, кланяйся ему, проси! Он выслушивать будет, стучать по животу молоточком. А нет того — Масленица, ясно, тысячи народа объедаются блинами. Лекарство должно быть готово — бери и принимай. Нет, значит, лекарства такого не существует, наука не доехала…

— А может, лекарство есть, да за визиты тянуть хочет? — сказал Юрий Сергеевич.

Иван Иванович продолжал невозмутимо есть блины с зернистой икрой и, посмотрев на меня, сказал:

— Как у вас Люция блины-то делает!.. Объедение!

Василий принес в коробке соду.

Василий Сергеевич, искоса поглядывая на Ивана Ивановича, взял соду, зачерпнул чайной ложкой и высыпал в стакан.

Иван Иванович делал вид, что не замечает его приготовлений.

— Сколько надо соды-то класть? — спросил Василий Сергеевич.

Иван Иванович молчал.

— Хорош господинчик… Видите, молчит… Доктор! А ты знаешь, что по закону не имеешь права молчать?

— А ты знаешь, — в тон ему ответил Иван Иванович, — что закон-то с дураками сам не знает, что делать?

— Слышите? — сердился Василий Сергеевич.

— Иван Иванович, — говорю я, — что же ты, помоги ему.

Иван Иванович нехотя встал из-за стола и, проходя в другую комнату, презрительно бросил, посмотрев на Василия Сергеевича:

— Идем!

В соседней комнате, положив на диван Василия Сергеевича, Иван Иванович велел ему расстегнуться. Стучал по животу, мял. Достали у меня в дорожной аптечке какое-то лекарство. Иван Иванович вылил весь пузырек в рюмку с водкой и велел выпить.