Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Другие столы в этом зале стояли подальше, потому что столик на четыре персоны был несколько шумлив и назывался «волшебный стол».

За «волшебный стол» приходили обедать всегда: московский художник Пукирев [123] Пукирев Василий Владимирович (1832–1890) — автор картины «Неравный брак» (1862). ; московский домовладелец, служащий в опекунском совете; Митрошкин — сердитый брюнет с большой проседью и голубыми глазами, кандидат прав Московского университета; блондин с добродушным лицом, из себя полный, и спокойный, высокого роста, неизвестного происхождения; молодой человек по фамилии Всезнаев. Все москвичи.

Метрдотель, во фраке, встречал гостей, кланяясь и почтительно улыбаясь, а сам говорил Яшке:

— Когда закусывают, скорей водку убирай, а то бы драки не вышло. Ежели ругать тебя будут — мне скажи.

Яшка как только нальет по рюмке к закуске, то убирает графин. Его сейчас же начинают ругать.

Метрдотель сам несет к столу тарелки со стерляжьей ухой и ласково говорит:

— Пикеле у Омона-с поет [124] у Омона-с поет — Шарль Омон, французский антрепренер. В 1901 г. открыл в Москве, в трехэтажном здании на углу Триумфальной площади и Тверской, театр «Буфф-миниатюр» (ныне в этом здании находится Концертный зал им. П. И. Чайковского). так — всю душу отдашь. Вчера немножко послушать пришлось…

— Пересолили, — кушая уху, сказал всегда сердитый домовладелец, отклонил в сторону ложку и капризно отставил тарелку.

— Маркиза Мантериза де ля Тиза, — обронил в пространство художник.

Домовладелец нервно снова подвинул к себе тарелку и стал ложкой выбирать кусочки стерляди, запивая белым вином.

— Это кто ж такая маркиза? — спросил Всезнаев.

— Да вот вчера иду по Кузнецкому Мосту, а навстречу Николай, и с ним — в большой шляпе женщина лет восемнадцати, красота — прямо ослепляет… Он останавливается, смотрит на меня через пенсне и сюсюкает: «Позволь тебя представить моей невесте».

Домовладелец уронил ложку в тарелку и, обернувшись к художнику и сверкая гневно глазами, резко крикнул:

— Вздор! Опять вздор!

— Нет, не вздор, — сказал спокойно художник. — Это уже которая. И все красавицы. Николай — загадочная личность. Везет. Непонятно, а везет. Недавно была у него Леля, шестнадцати лет, — красавица, потом Анфиса — блондинка, ротик маленький, пунцовый, глаза как васильки, молоденькая…

— Довольно! — уже в совершенном бешенстве закричал домовладелец. — Вздор.

— Нет, не вздор, — спокойно продолжал художник. — Я сам не могу понять, в чем здесь дело. Худой, согнутый, близорук, маленькие черненькие глазки, не выбрит, сюсюкает, а вот — успех!

— Да, удивительно… — соглашается кандидат прав. — А впрочем, он человек университетский, притом — музыкант, столбовой дворянин.

— «Столбовой дворянин»! — вскочив из-за стола и бросив салфетку, закричал домовладелец. — Кто столбовой дворянин? Он — столбовой дворянин? Не ври, слышишь ли, не ври, в последний раз тебе прощаю! Я отца знаю — разночинец, сухарь, чинуша выгнанный… И откуда ты все это берешь?

Не в меру огорченный домовладелец снова сел за стол и выпил с досады залпом стакан вина.

Метрдотель подал гуся и, улыбаясь, сказал:

— Пикеле, мамзель, очень хороша. За ужином за ней вертел Николай Василич. И чего в нем? Я за столом служил, так он с ней по-французски «ля-ля-ля-ля…». Провожать ее поехал.

— Что такое? — взвизгнул домовладелец. — Молчать! Тебя не спрашивают! Что это такое, право? Распущенность!..

— Ну вот, — говорит художник, — вот вы сами видите, каков Николай. Непонятно. А денег у него ни гроша.

— Непонятно, — сказал Всезнаев. — Метрдотель врет. Пикеле приехала — завтра две недели. В среду мы ужинали у «Яра» с фабрикантом Петрушиным, так на ней каратики… вот каратики, вам не поддудить.

— И тебе! — обернулся он к домовладельцу.

— А Николай, — сказал художник, — тут как тут! провожает…

— Врет! врет! все врет! — заорал домовладелец и, уронив на пол тарелку с гусем, торопливо направился к выходу.

На другой день приятели снова собрались за «волшебным столом».

— К весне идет. Погода хороша… — сказал круглолицый кандидат прав. — Утром за Тверской заставой ехал я на извозчике от Корзинкина. Обгоняет меня пара в коляске. Смотрю — Николай Василич, и с ним брюнеточка — шляпка — элеганс… Думаю — Пикеле. Не иначе, что Пикеле.

— Значит, маркизу бросил, — серьезно заметил художник. — Ах этот Колька.

Домовладелец молчал, взял в руки бутылку, налил себе вина и выпил.

И вдруг ни с того ни с сего, сверкая глазами, сказал:

— Дураки. Не верю. Музыкантишка. Кто он? Фанфарон!.. Разночинец!

— Вот то-то и дело, — сказал спокойно художник, — в чем тут тайна? Особая психология или природный Дон-Жуан? Он и похож немножко на испанца — нос крючком.

— «На испанца»! «Дон-Жуан»! — качая головой, презрительно сказал домовладелец. — А еще художник. Приказчик он из ножовой линии. Вчера я справлялся — университета не кончил. Никакой не дворянин — самозванец. Пятьдесят лет ему. Чахоточный.

Он вдруг вскочил и в исступлении крикнул:

— И вообще, довольно. Встречу — морду ему набью. Этим кончится…

И расшиб об пол свой стакан.

«Опять шумит волшебный стол», — говорили другие посетители за соседними столами.

К столу подошел старшина и укоризненно обратился к обедающим:

— Простите, посетители просят не так громко беседовать. Оркестр играет — дирижер пугается…

Опять сидели приятели за столом, обедали, выпивали.

Когда подали утку с груздями, художник, отпив из бокала бургонского, как бы в пространство, сказал:

— Баронесса фон дер Шпецберг…

— Это что еще? — спросили приятели.

— Да вот, — сказал художник, вынимая из кармана большой конверт, — меня шафером приглашают.

— Как, к кому? — заинтересовались приятели.

— Николай женится. Венская графиня. Знаменитость. Писательница. Он познакомил меня. Красавица. Порода… Глаз с него не спускает, влюблена как кошка. В глаза смотрит, волосы ему на голове все поправляет. Мне говорила: «Только он один меня понял…» Богатая женщина.

— Дай сюда, — сказал домовладелец.

Он вырвал конверт из рук художника, вынул из конверта блестящую бумажку с золотой каймой, прочел и с бешенством бросил на стол:

— Безобразие! Позор! Не позволю!

— Как не позволишь? — спросил художник. — Сердит, да не силен. Да чего ты все сердишься, тебе-то что?

— Не позволю! — кричал в исступлении домовладелец. — Я донесу. Он женат, опеку наложим…

— Ну, это еще неизвестно, — сказал спокойно художник. — Он за границей женится, где-нибудь в Монте-Карло. Там ведь церковный брак не признается. Да я видел его паспорт — там написано «холостой».