Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Да еще в песок-то отец мне нюхательного табаку подсыпал.

Ну, собрался я ехать в ночь в Володимир и, подумав, взял веревку и сделал петлю, вроде как аркан. Ну, значит, еду… Ночь. Один. Месяц сбоку светит, лесок частенький. Значит, на мостик въехал. Через канавку мостик-то, а из-под мостика и вышел паренек, такой лохматый. «Э, — думаю я, — это разбойник». Прямо на меня идет, лошадь за узду взял.

— Постой, — говорит молодец. — Нет ли у тебя папиросочки, покурить охота мне давно…

— Во, — говорю, — на, табак есть.

Он подходит ко мне, а я ему хлясь в морду песочком-то. Он сейчас же за глаза руками ухватился. Эх!.. Да и завыл. А я лошадь кнутом, кнутом да от него.

Он орет:

— Ну, погоди… Не уйти тебе, убью…

А глядеть не может — в глазах песок, да и табак глаза ест. И вот ругается, вот ругается… А я еду дале и еду. Ну, думаю, отстал!.. Далеко отъехал. Лошадь-то поустала, вскачь неслась. Месяц за тучку ушел… Чу! Вдруг слышу, бежит кто-то за мной. Я опять вскачь… Догоняет… Он!.. Я взял веревку да на него петлю и набросил. Он споткнулся. Бежит. А я тяну веревку, а сам еду, да к колесам его. Он о колеса-то бьется, да упал. А я к колесам, мордой-то его в колеса… Вот он воет!.. И замолчал… Остановился, смотрю, вроде он помер. Морду-то всю разворотило. Я бросил его и веревку, а сам айда, гоню лошадь.

С базара днем вернулся домой. Дорогой его не было. Рассказал отцу. Тот говорит: «Эх, паря, он тебя заметил, как тебе теперь ехать?» — «Ничего, — говорю отцу, — бабой оденусь». Ну, и что ж? Выдумал: сколотил из досок гроб, туда и клал товар. А сам что ни на есть бедной старушкой одевался, а лошадь брал клячу, не свою. Ну, так и ездил. Никто и не приставал. Кому покойник нужен?.. Да еще и бедный? Только вышло раз дело во какое…

Еду я это, гроб у меня, а напротив едут двое в тарантасе и говорят: «Стой!» А я согнулся, рожу в повязку опустил. «Стой!» Один-то, видать, городской, а другой не то начальник в мундире, чиновник, на шапке кокарда.

— Что это ты, — говорит, — гроб-то везешь? Открой, — говорит.

Я взял да им обоим в морду-то песочком запустил — и айда. Проехал версты две. Слышу — знать, они за мной едут. Я с дороги в сторону, в лес, лошадь и телегу спрятал за елками. Они-то по дороге мимо и проехали… Ну, с тех пор полно на базар ездить.

— Ну как же это ты с гробом из деревни выезжал? — спросил я. — Поди, все дивились?

— Так я его в деревне-то рогожей, сеном покрывал. И вот, — продолжал он, — как еду теперь лесом ночью, вот хоша бы к вам, — песок беру. Молодости нет, удалости-то мало стало. Боязно стало лесом ездить. И попал однова тоже. Вот у Лемешков четверо ко мне подошли. Один за узду лошадь взял. Трое подошли ко мне:

«Давай, — говорят, — покурим».

А я думаю, что делать? Взял, вынул кошель, раскрыл, да и говорю: «Давай ладонь!» — а у меня все медяки. Считаю — пять, десять, двадцать. Всего трешнину насчитал. Говорю: «Вот, бери. Тут и на вино будет».

А они:

«Вот спасибо, — да прямо в земь кланяются. — Вот, — говорят, — выручил, дай Бог здоровья. Эк человек какой! От злого дела нас спас. А мы-то, — говорят, — беглые, из тюрьмы убежали».

— Ну, теперь-то уж не поездишь с песочком… Стара штука, надо револьвер брать, — посоветовал Абраша.

— Как — револьвер? — сказал дедушка. — А убьешь… хоша и вора, всю жисть мучиться будешь. Нет, песок все ж лучше. Тяжкое дело убить — как жить опосля? Пропадет и смех, и веселье, — радости в жисти не будет.

— Ну, вот вы послухайте-ка, что вышло, — продолжал Савинов. — Значит, и в Володимире, и у нас в селе, и по округе только и разговору, что, говорят, живой покойник в гробу сидит на телеге и на тройке по дорогам катается и всем, кого ни встретит, песочком могильным в морду сигает и слепит всех. Так сам губернатор володимирский казаков с саблями по всем дорогам послал. Приказал, значит, казакам изловить этого самого живого упокойника и представить в город. А ежели не будет даваться, то сабелью зарубить — не настоящего, значит, упокойника, чтоб не озорничал.

Много времени прошло с тех пор, так этот самый упокойник я самый и был. Ну и полно, — с тех пор и в Володимире не был, и базар забыл.

— А кто же, не узнал ты, — кто эти двое были, которых ты песком-то угостил? — спросили мы.

— То-то, что говорили — земские будто они. Это от них все и пошло, от земских, значит. Уж очень осерчали на меня… Так ведь и правильно: никому песочек-то эдакий не понравится!..

Сегодня погожее утро. Радостно светит из-за елок майское солнце. Тепло.

Встал я с постели и шел неодетый на террасу.

Утренняя свежесть льется внутрь, как нектар душистый. В саду большие тени лежат по траве и дорожкам, а птицы так и заливаются. Малиновый сад за частоколом горит свежей зеленью.

Тетушка Афросинья выпускает корову из сарая. Впереди стада бегут овцы краем дороги. Стадо спускается вниз, к речке.

Как восхитительно майское утро. Господи, до чего хорошо жить на свете.

Вдруг слышу зычный голос Василия Сергеевича:

— Я тебя когда-нибудь умою. С вечера, скотина, берут сапоги чистить, а не утром. Спозаранку будишь, скотина.

Ленька, мрачный, заспанный, несет мимо меня сапоги приятелей.

— Ленька, — говорю я, — дай сюда самоварную трубу.

— Сейчас, — отвечает Ленька и приносит самоварную трубу. Держит ее в руках передо мной в недоумении.

— Ну, что смотришь? — говорю я. — Вот отсюда бросай ее в стену: раз, потом опять — два, три. Ну что ты, ну давай сюда.

И я бросаю трубу в стену.

Все приятели сразу просыпаются. Гофмейстер с испугу выходит первый на стеклянную террасу.

— Скажи, пожалуйста, — говорит он, — что это за звон такой?

пою я как бы для себя.

— Что это делается? — кричит Василий Сергеевич, выбегая на террасу.

— Это Ленька, — говорю я. — Сами вы купаться хотели. Павел Александрович приказал будить.

— Ну послушай, ты, знаешь, брось эти пошлости, — рассердился Павел Александрович.

— Вы так распустили вашего Леньку, я ему ужо уши оборву, — закричал Василий Сергеевич.

— Ну посмотрите, утро какое. Ведь это майское утро. Посмотрите. Ну что дрыхнуть? Такое утро проспать — значит, в Бога не верить… — убеждаю я приятелей.

— А ведь он прав, — подняв высоко брови и смотря на всех рачьими глазами, сказал Павел Александрович.

Приятели мои были добрые, покладистые люди. Только Коля Курин спал крепко — трудно было разбудить. Говорил, что это у него вследствие переутомления, и будить его помогал «петушок». Это просто перышко из крыла петуха. Если пустить его в нос спящему, то тот сразу просыпается. И безо всякого вреда для себя.

«Петушка» этого Коля терпеть не мог. Но ничего не поделаешь.

«Петушка» ему в нос пускал Ленька. Николай Васильевич вскакивал и кричал: