Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Угощая приятелей, забыл я про колодезь. Только утром, смотрю, после умывания у колодца, идут приятели к чаю в недоумении и кричат в коридор:

— Но что же непонятно. Это же не эхо.

И Шаляпин, входя, говорит мне:

— В чем дело, что у вас с колодцем, Константин Алексеевич? Это же черт знает что такое…

— Это всегда что-нибудь у него. Каждый раз… — говорит, негодуя, Павел Александрович. — Всегда вздор и пошлости…

Приятель Вася Кузнецов хохотал, зажмурив глаза, и все повторял: «Ну и колодезь!..»

Тут я вспомнил, что я наказал слуге Леньке и охотнику Герасиму, что когда приедут приятели и будут у колодца пытать эхо, чтобы те из сарая в трубку отвечали, что на язык взбредет, но только посердитей.

«Ладно», — согласился тогда Герасим, посмеиваясь.

— Какое же это эхо? Это не иначе, как туда посажен кто-нибудь насмех… — обижался Иван Иванович. — Я не кто-нибудь, я оставлен при университете приват-доцентом, а он меня из колодца так и этак. Это уж, я скажу, не шутки, это уже чересчур…

«Что такое? — подумал я. — Что-нибудь Ленька надерзил».

— Пустяки, — говорю, — ерунда. Может быть, кто и залез в колодезь.

— Ну-ка, пойдем, — сказал Павел Александрович. — Интересно, что он будет тебе говорить.

— Ленька, — позвал Павел Александрович.

Вошли Ленька и Герасим.

— Дай-ка якорь и веревку, — сказал Шаляпин, — мы посмотрим, в чем дело, какого сукина сына туда, в колодезь, посадили.

Взяли якорь и веревки и пошли к колодцу.

Василий Сергеевич так и заливался смехом.

— Такого колодца нигде нет. Что делается! Колодезь пустой — и кто говорит, неизвестно.

Подошли к колодцу. Сначала долго смотрели на воду, потом друг на друга. Потом доктор Иван Иванович, наклоняясь в колодезь, громко сказал:

— Послушай, любезный, что ты там?.. — и закашлялся.

Слышно было, как эхо ответило кашлем. Вдруг громким басом кто-то сказал из колодца:

— Доктор, а кашель-то у тебя акцизный, с перепою…

— Слышите?! — обернувшись к нам, сказал Иван Иванович. — Какой голубчик там сидит…

— Постой, — перебил Павел Александрович и, подойдя к колодцу, крикнул в него:

— Вылезай, в последний раз тебя кличу, не то…

— Вот я тебя покличу, — ответил колодезь басом. — Вот постой, вылезу да морду тебе натычу…

— Что? Слышите? — сердился Павел Александрович. — Какой хам, какое наглое животное! Слышите?

— Ну, Юрий, спроси-ка ты чего-нибудь, что зря стоишь, — сказал, смеясь, Василий Сергеевич. — Или ты, Николай.

— Ну его к черту… Надоело…

А Коля, нагнувшись, спросил в колодезь:

— Любезный, скажи-ка…

— Что говорить, — ответил ему голос из колодца, — вы бы, Николай Васильич, хоть бы гульфик застегнули…

Приятель Коля, отойдя от колодца, стал осматривать себя и застегнул гульфик.

— Ну и ловко устроено, — удивлялся Шаляпин. — Знаешь, я не могу догадаться, как это сделано.

Он засмеялся, посмотрев на меня.

— И, Господи, что это вам колодезь дался? — сказал, подойдя, сторож дома моего, дедушка Трифон. — Афросинья тужит — пироги остынут. «Пойди, — говорит, — позови господ, а то чего они от колодца одурели вовсе…»

Корощенко опять чего-то крикнул в колодезь, но колодезь замолк, и только прежнее эхо ласково повторило звук.

За столом, выпивая и закусывая расстегаями с рыбой, Шаляпин весело говорил:

— А ловко колодезь придуман. Ты знаешь, Константин, у меня в Москве, в доме, колодезь у гаража, надо это там устроить. Я репортеров буду посылать с колодцем разговаривать. Я такого сукина сына найду и посажу туда, что не обрадуются. Обухов [142] Обухов — Обухов Сергей Трофимович (1856–1929), певец, управляющий московской конторой Императорских театров (1910–1917). и дирижеры тоже узнают колодезь. Что газеты писать будут!

Федору Ивановичу явно понравился мой колодезь, хотя поначалу он и рассердился, когда колодезь ему сказал, что на чай не любит давать.

Вечером я писал с натуры недалеко, с краю сада. Вдруг вижу, как Шаляпин направляется ко мне. Подходя, говорит смеясь:

— Понимаешь ли, хорошо ты колодезь устроил! Подошел я сейчас к колодцу и слышу, как в нем свинья хрюкает. Думаю: что такое — боров-то в сарае? Я — туда. Вижу — около борова трубка из стены выглядывает. Это непременно у меня надо сделать!..

И казалось мне, когда я приезжал в деревню, в свой деревянный дом с террасой, которая выходила в сад, — за садом блестела речка Нерль, — что я приезжал в рай.

За речкой Нерлью шел огромный сосновый лес на сто четыре версты. Назывался Феклин бор.

Какой воздух был от этого бора! Пахло сосной, смолой. А вечером над речкой ложился туман. Здесь стоял запах водяных лилий и желтых кувшинок. Кричал коростель, и заливались соловьи. Конечно, это и был рай.

Земли-то у меня было три десятины всего. А что только на ней не росло! И малина, красная и черная смородина, и клубника, крыжовник, земляника, черника, костяника, ландыши, фиалки, розовая дрема.

В саду жила иволга. Поутру трещали веселые сороки, влетали в кухонное окно на стол, растопыривали крылья, поднимали хвосты, клевали мне руки и тетушке Афросинье. Больно клевали. Кричали: «Давай есть». Так обнаглели. Скоро привыкали птицы в саду моем. На террасе горлинка свила гнездо и ворковала по вечерам.

— Это у тебя оттого, — сказал Герасим, — стрелять в саду не велишь.

Конец мая — охоты никакой, зато рыбная ловля есть. Василий Сергеевич — главный рыболов — так на реке и пропадал с Василием Княжевым, моим слугой, и приятелями.

Ловили рыбу чуть свет. Возвращались в дом к утреннему чаю.

— Из-под самого берега, под Феклиным бором, смотрю, — говорит Василий Сергеевич, — что-то туда-сюда плавает. Чудно! — так воду и вертит. Я-то на нашем берегу, а это по ту сторону. Я взял большого живца, с большим поплавком, да и забросил. Там как хватит — да под берег. А там, гляжу, норы. Зверина-то — во! — показал он рукой аршина полтора от полу.

— Это что же такое? — удивился я.

— Господи, помилуй, — смеясь, сказал Караулов.

— Чего «Господи, помилуй», я сам видел, и ничего смешного тут нет. Лес на двести верст! Мало ли какое зверье здесь живет.

— Это верно, — встрял в разговор Василий Княжев, — тута всего есть. Помните, налимов-то ловили ночью на Глубоких Ямах. Как орал-то, зверина, чисто бык. И что такое — не поймешь. Володя-то убежал со страху домой.

— Герасим говорит, что это волк так весной орет, пугает.

— Где же волку? Может, лось… А кто знает, может, и леший.

— Ну что же, Вася, — не унимался Караулов, — как это у тебя? Схватил живца зверь этакий, и что же?

— Схватил — и прямо в нору. Ну, значит, леску-то перекусил, и прощай.

— Это выдра, — сказал Княжев. — Она здесь есть.

— Постой, — перебил Павел Александрович, — этим надо заняться. Я иду с острогой туда и с того берега бросаю рыбу к норам. Как он выскочит, я его острогой р-раз!.. Вообще, терять времени нечего. Идемте на ту сторону, в Феклин бор, и обследуем местность. За мельницей большой обрыв, где речка Ремжа.