Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Зашел он, прогуливаясь после принятия вод, в кафе, а там в стаканы наливают посетителям и розовый ликер, и зеленый ликер водой добавляют, лимон кладут. Переводчика, по счастью, поблизости не оказалось, и тут Никита Никитич себе волю дал: выпил и зеленого и розового, — дьявол с ним.

Выпил — и ничего.

«И чего я боялся?»

Взглянул на бутылки на полках: на одной арап, на другой верблюд, на третьей — монах. Он все перепробовал. Хорошо.

«И чего я боялся!..»

Зашел в казино — народу там! И картеж идет — баккара. Деньги раздают почем зря.

Посмотрел Никита Никитич, как другие ставят, — сам поставил. И — выиграл.

«Нет! Чего я боялся!»

А наутро посмотрел Никита Никитич на себя в зеркало и видит — нос покраснел, а на носу — пупырь.

«Что за неприятность! Как это не к лицу. Надо свести».

Говорит переводчику:

— Не нравится мне пупырь этот, надо доктора позвать.

Доктор посмотрел на пупырь и сказал, что надо нос просветить и профессора позвать, специалиста.

Просвечивали нос и снимали фотографию в отдельной камере. Влетело в копеечку. Верхотуров только крякнул.

Приезжал профессор, посмотрел фотографию, нос и приказал позвать другого профессора, хирурга. Тот тоже смотрел.

Еще дороже заплатил Верхотуров.

Нос ему заткнули тампонами, приказали лежать в постели и прислали сестру милосердия.

Наутро опять приехали профессора, нос заморозили и надели машинку, надавили кнопку и разрезали нос.

Верхотуров света невзвидел, белугой заорал.

Прошло два дня. Нос непутем раздуло. Профессора говорят через переводчика, что надо выписать самого большого светилу по части пупырей.

«Вот в какой я переплет попал, — думает Никита Никитич. — И понес меня черт за границу! В Москве бы мне нянька примочила бы свинцовой примочкой, и все бы прошло, а тут — плати».

Наутро приехало светило, а с ним еще двое. Переводчик Верхотурову тихо говорит:

— Слышно, что все ж-таки нос вам оставят. Но повторная операция будет в специальной лечебнице.

Гонорар светилы оказался таков, что денег не хватило, — пришлось телеграфировать в Москву.

Наутро Верхотурова вымыли каким-то составом, надели на него новое белье и перенесли в лечебницу. Голого положили на стеклянный стол. Десяток докторов, светило и кругом сестры. На лицо надели колпак.

Без памяти был Верхотуров.

Проснулся в комнате. Около — доктора. Хотел себя за нос взять — цел ли нос-то? — нельзя, руки связаны.

Скучно и страх берет.

С сестрой милосердия не поговоришь, не идет и переводчик.

Лежит Верхотуров. Придут доктора, посмотрят на нос, переменят повязку и уйдут.

Один доктор сжалился. За едой, когда сестра кормила Никиту Никитича супом, принес бутылку, налил большую рюмку портвейна и с любезной улыбкой положил на столик счет. Что-то говорил, но Никита Никитич ничего не понял и только кланялся.

Пришел переводчик. Как объяснил счет — Никиту Никитича оторопь взяла.

«Батюшки, — подумал, — дом-то в Москве заложить надо… Этакие деньги».

Переводчик говорит:

— Через два дня выпустят вас. У вас смертельный карбункул на носу образовался.

— Ну, а ежели бы у меня таких-то денег не было, тогда как?

— Да ведь знают, а то бы так пристально не лечили. Помечено у вас: «Домовладелец из Москвы».

На другой день сняли повязки, поднесли Верхотурову зеркало. Посмотрел:

— Нос как нос.

Надел платье, и опять счет лежит… «Господи!»

Приехал в гостиницу — на столе снова счет: от доктора, что печень лечил.

Получил Верхотуров деньги из Москвы, расплатился.

«Ну, — думает Верхотуров, — плати и плати. Черт с ней, с печенкой, чего бояться». И прямо направился в казино. Баккара. Как ни поставит — берут, берут. Он больше — берут.

Последнюю ставку, все, что было в кармане, — поставил. Проиграл.

Вернулся домой. Всю ночь не спал. Утром послал телеграмму в Москву. Заплатили в отеле. Пошел Верхотуров воды пить, хотел зайти в кафе — копейки нет. Спросил взаймы до завтра у переводчика. Тот сказал:

— Что вы… у меня и денег таких нет. И притом вы всем платили, а мне еще нет…

Ждет денег Никита Никитич из Москвы — не присылают. Что такое? Сидит на лавочке в парке целый день. Войдет в отель — нет ответа. Пошел обедать. Сел, а ему говорят:

— Счет не изволили заплатить, — обеда нет.

Ходит с досады Никита Никитич от киоска к киоску и пьет задаром минеральные воды, не разбирая какие.

Проснулся утром, и доктор не идет. В гостинице просят очистить помещение.

Пошел в раздумье Верхотуров. Идет, видит речка. Лето, тепло, кусты на бережку, травка зелена. Зашел в кусты и прилег… Проснулся — месяц светит. А к утру посвежей стало — дрожь колотит.

Поднялся Никита Никитич, пошел по берегу, а напротив двое в мундирах едут. Остановили Верхотурова: что-то говорят, а ему невдомек. Надели на него наручники и повели.

Так попал за решетку купец Верхотуров.

И лишь через три дня пришла телеграмма: «Супруга уехала в Ессентуки лечиться. Деньги выслал. Управляющий».

— Ну, каково-то за границей? — спрашивали в Москве приятеля Верхотурова. — Исцелился?..

— Исцелился… — со вздохом ответил Никита Никитич. — Совсем здоровый стал… Дороговато, правда, — зато всю болезнь начисто выгнали… Вода помогла… Исцелился…

И вдруг заревел.

— А вам-то что? Шляетесь тут! Людей от дела отрываете… Чума!..

Весна там, у нас, в России. Покой. Тишина. Обилие. Ни волнений, ни войн. Малые огорчения, впрочем воспринимавшиеся моей теткой как некие бедствия. Серый день, идет дождь — и уж тетка моя, Василиса Михайловна, покачивает головой и со слезою в голосе говорит:

— Ну, что уж… Дождик!.. А я-то хотела сегодня в Кусково съездить, дачу проветрить… Да настурции надо сажать, куртины обравнять. Все заботы, заботы… Ох-хо-хо.

У тетки моей, Василисы Михайловны, были черные сердитые глазки. И были глазки эти у нее на мокром месте. Бывало, как что не по ней — то она и в слезы. Ну, тогда все кругом приходят в волнение — Василиса Михайловна не в духах… В доме все оробело, притихло. Говорят шепотом…

А какое горе? Узнала Василиса Михайловна, что племянник Миша в карты играл. В трынку! И где это он выучился?!

А тут еще Дуняшка забыла Василисе Михайловне вату подать. А нынче Сергей Тимофеич должен приехать. А когда он приезжает — Василиса Михайловна уши ватой затыкает, чтоб его не слушать. Потому что Сергей Тимофеич, хотя и миллионер, но говорит слишком много. Сядет перед ней и начнет: «ту-ту-ту-ту…» без остановки. И то не так, и это не так — голова кругом идет. А сам всех невест прогулял — дурак! Хоть и богач, но никчемушный.

А то приедут дочери. Василиса Михайловна их без памяти любит, и потому они ее тоже всегда до слез доводят. Вот внучат не привезли. А Василиса Михайловна внучат любит еще больше, чем дочерей… А когда привезут — снова нагоняй выходит: и почему одеты внучата не так, и обуты не так, и почему Коля в носу пальцем ковыряет — платка нет… И снова слезы.