Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Стой, Серега, вот Новенькая.

— Ну, прощайте, — Новая.

— Да ну что, благодарствуй, кланяйся.

Он стегнул лошадь:

— Эх, грех неровный, — и засмеялся. «Эх вы, белы рукавицы, сине зарево», — запел удало Серега и помчался в деревню. Слышно было, как тарахтела телега, проезжая по мосту.

— Вот он к жене поехал, веселый, а я куда поеду? — сказал Коля. — Смотри, вот он, Юрка-то, < нрзб. >, он не заблудился. Юрка напугал нас. А вот что, я бы на месте Мишки жену эту — шван-дребен, и все тут. [Она ведь не жена.] Я так — шван-дребен, и в тот же день другую — я уж знаю их, я так и приласкаю.

— Да у тебя почти что такая, а Миша верил.

— Вот Раиса зачем за меня замуж вышла — неизвестно. Я до сих пор не знаю.

В глазах поплавки опускались в воду; не тот тон, внизу беру < нрзб. >. Имение — < нрзб. >.

Проснулся утром — Вася ушел, Колька спал. [Я его разбудил.] Солнце было над лесом, часов пять. Какое утро! Вышел, тут рядом свежая вода. Как ее много. Как отрадно плескать ее в свое лицо, как хочется есть. Куры кудахчут, брызги в тени мелкой росы, воздух — слышишь, как проходит в тебя, а солнце золотит, кричит: «Начинай, живи, веселей, ешь, пей, работай, гуляй! Эй, воля! Река-то, ишь, веселая».

Я пошел искать Василия Сергеевича. Он ловил, закидывая леску с камнем, свои донные — их древки плавали. Две лежали на воде, а одна — как большой поплавок. Он бросил камень перехватить леску — древко пропало, а другая поехала по воде.

— Да там рыба.

— Я знаю, что рыба, никак не перехватить.

Я побежал к своим — тоже плавают. Я разделся, залез в воду и схватил две ближние. Одна была посредине омута, а две пропали вовсе. Чувствую в руке, что сидит на одной. Тащу на берег, идет, поверху идет — какой лещ! Другая тоже — налим. Остальные две вытащил, бросая с плотины, спиннингом. Две не взяло, а одна пропала совсем. На двух были голавли. И у Василия Сергеевича голавли и один шереспер — он оборвал у самого берега.

Двенадцати часов нет, стало жарко, ловить бросили. Варили на костре уху. Из лесу казенного показывается телега, на ней — Юрий.

— Где, откуда? Тебя ищем.

Оказывается, с помольцами уехал. Привез пряников, баранки и бутылки.

— На погреб, на погреб, — говорил он. — Не могу в такую жару пить теплую водку. — Как будто было необходимо пить. — Холодненькую! Смотрите, что я привез. Малосольные огурцы, грузди и рыжики. Рыжики со сметаной — нельзя не выпить.

— Верно, — говорит Никон Осипыч. — Закуска-то какова, понять надо. Ильдорадо это, а не мельница. Угостим и помольцев.

Василий Сергеевич развеселился:

— Садись уху есть, закусывай, это икра. А то грузди, верно. Ну и грузди — устрицы.

— Ну, какая баба их отпускала, во, — показал он, выставив руки впереди себя, — есть за что подержаться.

— Вот не понимаю, что тут — «во какая». Вот вкус у тебя, Юрка. Я люблю субтильненьких, маленьких. А это — коровища.

— Что ты понимаешь? В бабе сок должен быть.

— Верно он говорит, — вмешался Никон Осипыч. — В бабе сок — первое дело. Я хоша старик, а скажу по памяти — я два раза женат был, на стороне один не баловал, а жен брал ядреных, в теле — четырнадцать детёв было. Трое сыновей живы, да девок пять, все выданы. Что у меня внучат, это вот сам не помню. Девки три — от Сергея, одного сироты, он в Питере в пьянствия вдарился и помер. Вино пей — меру знай, а то… Нам в крестьянстве махоньких нельзя. Баба большая, что печка, — пар идет, есть что глядеть.

— Скажи, Никон Осипович, что такое? Я вот женился, а она меня на другой день стала дураком звать. Я ей говорю: «Зачем же ты за меня выходила?»

Никон Осипович засмеялся и сказал:

— Это ведь у вас по-господски, а ведь у нас этак редко случается. Этакого дела и в голову прийти не может. У нас поругаются, подерутся, ну и помирятся. А на другой день свадьбы — не бывает. Где же, она девица, она робеет! На другой день — не слыхивал.

Вася и Юрий опять ржали, а Коля задумался.

— Колька, — сказал Юрий, — вот что говорит дед-то. Она не девица была. Вот дураком-то тебя и честила.

Дед и мы все смеялись:

— Не девица, не девица!

— Что вы ржете-то? Маленький, что ль, я?

— Конечно, это всем странно, что такое — на другой день этакая штука. Миколай Миколаич, ты ведь ученый барин. Подумай, что ей? Ежели девица, все и страшно, и сладостно, и тяжко, и болезнь, и робость. Где же тут ругаться? Она ведь игуменья первое-то время. Она ведь глаз не отводит. Все будто чего спрашивает. Ведь любовное дело сильней всего. Человек от его зачинается. Где тут дурака мужу сулить, будь он и не умный. Тут она ни за что не скажет. Вот ежели сбалует, тут она первое дело мужу дурака и все сулит.

Колька задумался и сгорбился :

— Вот я и не понял, в чем тут штука.

— Просто на словах моих, и я, Миколай Миколаич, не понимаю, ума не приложу.

— А для меня все ясно, — сказал В<���асилий> С<���ергеевич>.

— Ну что ты врешь, что тебе ясно? Ерунду какую-нибудь скажешь.

— Нет, постой. Ты был невинный или нет?

— То есть как это, невинный, позвольте. Это с какой стати? Это же ерунда, вот так все ясно, скажем…

Я упал на траву. [Юрий тоже.] Никон Осипович улыбался доброй улыбкой.

— Ну, вы опять, вот дураки-то, чего опять начали. Вопрос ведь серьезный, а вы опять… Ну, поехали…

— Ты эти штучки брось, я тебе не дурак из себя, недоумка, я — архитектор. Я спрашиваю его строго: так отвечай!

— Ну, положим, невинный.

— Нет, не «положим», а какой был?

— Невинный.

— Вот оттого-то она тебя дураком и звала.

— То есть позвольте. Извините, почему же? Я ей не сказал, что я вот невинный.

— А что ж ты сказал?

— Не помню. Я ей что-то сказал, а она рассердилась. [Сказала: «Дурак!»]

— Что ты сказал?

— Помню, сказал: «Какой у тебя, душка, завиток на шейке, глазки — как две пуговки, как у меня на жилетке».

[— Ха-ха-ха.]

— Довольно штучек.

Эффект нашего прихода был полный. Коля рассказывал <���про> охоту.

— Ну Костя, ну стрелок! Как только увидит, готово. А Феб — рябчика он сам поймал, а стойку так делает: встанет и стоит долго.

— А сколько стоит? — спросил Вася. — Часа два?

— Нет, ну что ты, так, минут двадцать.

— На задних лапах стоит?

— Нет, каких задних лапах?

— Я видел собаку, на задние лапы становится.

— Ну, что врать опять.

— Нет, не врать, а я так. Феб не выучен, а я видел ученую.

— Да где же ты видел? — спросил я.

— Я не видел, а такие есть. Ей сахар на нос кладут. «Пиль!», и сахар — раз, и поймает.

— Ну так это совсем другое дело. Это болонки разные. Я сам это видел.

— Прав Васька, что ты все это не возьмешь, ну право. Водолаза я видел — он в воду уйдет часа на три, смотришь — утопленника тащит.