Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Ты знаешь, какая штука? Где же удочка? Больше сюда я не еду, — сказал определенно Василий Сергеич. — Удочки — прощай. Хозяин, что он, рыбу, что ли, ловит?

Опять вдали тихонько зазвенело.

— Пойдемте.

— Ну нет.

— Санька, бери фонарь. Пойдем.

— И я, Костя, пойду. Пойдем, Коля.

Мы пошли плотиной к моим, и я увидел, что из семи удочек осталось две. Крадут. Только при свете фонаря я увидел, что две плавали в воде не очень далеко от берега. Я пошел в сапогах. Надо глубоко, не достать. Взял с берега шест и изловчился, тяну одну. Она выскочила и быстро пошла от меня по воде.

— О, да там рыба сидит, их выдернули из песку.

Я стал ловить вторую и схватил — тянет. Попало. Ой, задел. Подождал — отпустило. Тяну — пусто. Вдруг опять тянет. Я на песок вытаскиваю большого голавля. Мы несем к палатке. Юрий пошел опять в сарай на сено. Вася сидел с Никоном Осиповичем, и он говорил:

— Хозяин?! Неужели это правда? Здесь жить нельзя, нельзя.

— Живем. Да что говорить, болтают больше. Я что здесь живу, ничего евдокого не видал! Разок было, давно этому делу. Ну, напугался я шибко.

— А что такое?

— Да вот иду я этак лесом из Заозерья, вот туточко, по дороге в Козельники вот недалече, и мостик тут, и тихим голоском из-под мостика: «Берегись, дедушка Никон». Явственно так, да так жалостливо. «Господи, — думаю, — что это он под мостиком?» Посмотрел и оробел — никого нету. Мостик-то и овражек — махонькой. Робь меня взяла. Иду. Вдруг как грохнет передо мной, затрещит. Огромадная сосна прямо в шагу от меня упала. Ну, задавила бы. Я заробел. Домой прямо бегом. А боле ничего и не было. Ангел, знать, это был. Пошто жисти моей хотел < нрзб. > знать.

— Бывает. Это-то хорошо, а вот хозяин…

— Не понравился хозяин, что в омуте сидит, Вася? — сказал я.

— А кому может понравиться, Константин Алексеевич, такая гадость? Морды у него нет, и, если это правда, это ведь жить тут нельзя.

Нам клали сено в палатку, так как спать в сарае не хотел ни за что Василий Сергеевич и нас не пускал. Да и уж весело быть вместе! В палатке горел фонарь. Я лег справа, Василий Сергеич посреди, Коля — слева. Василий Сергеевич взял от < 2 нрзб. > ружье и топор и положил около себя.

— Что ты, Вася, вооружился? — смеялся Куров.

— Чего ты смеешься? Вот посмеешься, здесь, брат, местечко глухое, вот оно что.

— Что ты? Дом рядом, помольцы.

— Вот помольцы, они-то и зарежут. Нет, со мной шутки плохи.

Легли.

— А зачем это Юрий Мише сказал про жену, нехорошо.

— Чего нехорошо? Нет, хорошо. А что ж, лучше, что он дураком ходит? Друг должен сказать. Что ж, он не видит сам, дурак? Так сказать должны.

— Пожалуй, верно. Женщина — это очаг, а какой уж тут очаг? Смотри, вот что это у сарая-то? Что? Что?

У сарая ходит белая фигура, толстая, остановилась, села.

— Вот ты, черт, хозяин! — Василий Сергеич смотрел, приподнявшись, с выпученными глазами. На луне фигура белела.

— Идите сюда спать, на сене хоро-о-ошо, — кричала фигура.

Хорошие рыбы — лещ большой. Посадили в сажалку, закрыли.

— Ну, чай, самовар, есть хочется. — Василий Сергеич забыл хозяина. — Надо Юрия будить.

Колька пошел за ним. Идет назад:

— Юрки там нет.

— Как — нет?

— Нету.

Пошли все. Сарай открыт, сено. Ищем — нет его, ушел, куда ушел?

— Санька, где Юрий Сергеевич?

— В сарае.

— Нет его там. Никто не видал.

— Пойдем ловить.

Я устроил спиннинг и стал бросать. На третьем забросе села рыба, шереспер. Как он кружит, сильно бьет воду, гнется спиннинг. Серебряный красавец попал. Одиннадцать часов, Юрия Сергеевича нет. Коля забеспокоился:

— Не утоп ли Юрий?

— Утащил его хозяин.

— Нет, купаться стал? не утонул ли?

— А где ж платье?

— Да, верно; куда ж он делся?

[— Я поглядел. Смотрю — сотня. Не ошибся ли он?

— Чево это? За красную две лошади купить можно.

— Бери, Иван Васильевич, это он всегда — не сумлевайся.

«Трах! Трах! Трах! — раздавалось в заводи. — Трах!»

И стаи уток, вытянув полные шеи, летели кучками.

«Трах! Трах!» — опять.]

— Иди сюда, Костя, слушай-ка, что Иван-то Васильич говорит.

Я подошел к палатке.

— Слушай, я ему морду набью в кружке, — кричал Василий Сергеевич.

— Да чего говорю. Этот-то господин, что поехал с Батрановым, ко мне пересел и очень стал бранить Василия Сергеича и всех. «Я, — говорит, — приеду в Москву и к прокурору всех, всех, кроме Константина Алексеича и Николая Курова. Всех, — говорит, — за решетку. Вы, — говорит, — не знаете, какое у вас тут дело затевается. Против Государя вы все, которые возле Кузнецова, все попадете. Я, — говорит, — Константина Алексеича спасу, а другие — ау, — быть всем в Сибири». Я говорю: «От них ничего этакого не видывали». А он: «Нешто они вам покажут что». «Ты, — говорит, — до поры до времени никому этого не говори. А я, — говорит, — сам сюда с жандармами нагряну. Вас выручу, а уж им будет жарко!» Вот ты, Юрка, какую ты сволочь к Косте привозишь. Он Батранову говорил сначала, а потом ко мне перелез, и мне начал. А я ему говорю: «Неправда, — говорю, — господин». А он сердится: «Как — неправда? А вот другой-то возчик говорит, что правда». А ведь Батранов на все говорит «Явный фахт». «Я, — говорит, — вас могу защитить. А то и вы ответите». Я ему: «Да ведь они охотой веселятся, что Константин Алексеич боле нашего картины работает». — «Что вы говорите, это они глаза отводят, они там динамиту готовят, и мельник с ними заодно».

Мы все смотрели, выпуча глаза.

— А я только ему сказал: «Что вы это, господин, все зря, с досады. А потому, что брат мой здесь на станции служит, и его жандарм старший оченно хорошо знает, и меня, то позвольте вас им представить взанепременно, чтоб на нас этакую ябеду не вили. А там дело разберут».

— Ну что же он?

— Ну, что и говорить, грех. «Я тебе и то, и это, и десять рублей, и плед подарю», — и так, что смотреть на него противно. Ну, поехал. Так ласково прощается. «Вы, — говорит, — это забудьте».

— Ну что, Юрка, кого это ты привез?

Юрка мигает.

— Я не вы, я ему буду морду бить в кружке, — кричит Василий Сергеевич.

— Я тоже, Костя, в морду дам ему.

— Позвольте, эдакая скотина, ведь этакая же сволочь.

— Нет, Юрий, брат, так нельзя.

— Да ну его к шуту. Жаль, что он был здесь, воздух испортил. Отвратительное воспоминание.

[— Вот охотники идут. Не говорите им этих мерзостей.]

— А Батранов-то не приедет. Тут я с двумя подводами. У его праздник, к родным поехал. Он ведь чуден больно. Он мне сказал, что этого барина-то ведь В<���асилий> С<���ергеич> утопить хотел и он в суд на его подаст. Я вот приехал. Почто, думаю, дома сидеть, дела нет. А тут, у вас-то, веселей жисть. Да и дорога < 2 нрзб. > не сломать бы что. Лучше бы завтра поутру аль теперь.