Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Верно, Иван Васильич, завтра поутру и поедем.

— Ну что, Николай Николаевич, как дела, вы без охоты?

— Ну нет, как же. Я сома вот какого, — показал он больше вдвое, — вытащил.

— Ишь ты, посмотрю пойду.

— Ну, жара, а Вася опять ловит. Пойду-ка я с ружьем, а то Феб на меня сердится.

Только взял ружье, Феб затанцевал и стал лаять.

— Пойдем, Феб, в заводь.

— И я пойду, — сказал Юрий, — и я.

Заводь недалеко. Вошли в бор, солнце пятнами бросало щедро блеск через ветви строевого леса. Пряный воздух сосны.

— Смотри, грибы.

— Что же мы не догадались, грибы наберем. Это поганка, а это тоже вот подосинник.

— Куда же их?

— В шапку.

— Вот белый, — говорит Коля.

— Нет, какой белый.

— Что ж, но это хороший моховик. Едят.

— Пойдем туда, мельче лес. Смотри-ка, какой, вот другой, — Юрий нашел.

— Это белые, это верно. Еще — во мху они.

Феб вправо забирает.

— Я пойду, а вы тут грибы берите.

Феб ведет. Странно — долго я все иду, край леса, рядом — мелкий, дрова. Феб стал. Опять ведет. Я выхожу в мелкий. Где Феб? Смотрю — нет Феба. «Тр, тр», — взлетел шум с резким треском, и прямо посреди неба из большого леса показывается глухарь — почти подо мной падает. Феб выбегает и несет, поднял его, гордо и медленно несет.

— Фебушка, молодчина, дай-ка, дай.

Феб с глухарем ходит вокруг меня. Желтые глаза его весело смотрят.

— Ну молодец!

Отдав, он вспрыгнул ко мне и вновь пошел в мелкий лес.

Ягдташа не взял, как тащить? < Нрзб. > хоть привязать и повесить на плечо. Неудобно.

— Феб, Феб, — кричу я.

Феб, слышу, идет. Я повернул.

— Пойдем, Феб, на заводь (Феб понимает слова).

Прямо взял по краю леса. Вот белый, огромный, уж скис, другой, еще, а вот поменьше. Червивый. Куда я их положу, если и хорошие попадут? Лес кончается, вправо заводь внизу. Я взял лесом, вдруг Феб сразу встал мертво. Я подошел:

— Возьми!

Феб сделал шаг.

— Возьми!

Еще шаг, другой, и треск. Мы видим, на меня прямо вылетела точка. Вправо мимо меня — два. Я выстрелил и ближнего убил. Феб стоит.

— Возьми.

Вылетел еще, и этого убил. Я взял, а второго не найду. Сзади вылетает еще.

— Феб, сюда, ищи.

Феб встал.

— Пиль!

Не с места. Вдруг хватает первого. Слышу:

— Ay, ау!

— Ay, — ответил я.

И кто-то бежит:

— Костя, Костя!

Иду. Феб опять встал и ведет. Стал.

— Пиль!

Опять ведет и… стал.

— Пиль!

Вылетает черныш. «Бац! Бац!» Черныш падает на ровное место. Феб несет. Слева стоит Коля:

— Костя, голубчик, Юрий пропал, не заблудился ли?

— Найдется.

— Я ему «ау, ау», а он ни гу-гу. Смотри, Феб-то, что это у него во рту, какая-то птица?

— Тетерев.

— Ну, брат, я первый раз охоту вижу. Вот хорошо.

Феб положил тетерева и опять взял, и стал ходить кругом около Николая Николаевича.

— Ну дай, дай, Фебушка.

Феб положил.

— Костя, голубчик, это не тетерев, тот серый.

— Но это петух, черныш, а то — тетерка.

— Вот что! Какой здоровый.

— Вот здоровый, — обернулся я.

— Батюшки, что это? Я никогда не видал таких. Вот так птица! Матушки! Да ты весь в птицах, в карманах торчат. Вот ты, Костя, охотник. Мне говорили раньше: «Костя такой охотник».

И он прищурился:

— Какая же это-то птица? Большая очень.

— Это глухарь, тетерев.

Я бы не отвечал, если бы немного подумал, что он притворяется. Но нет, верно, он не знал. Он был без шляпы и ее держал в руках, всю полную до краев грибами, но большие белый и подосиновик сверху, а внизу — мелкие поганки.

— Что же ты поганок набрал?

— Ну нет, уж извини. Это в уксусе — язык проглотишь. У нас в Пушкине мамаша…

— Да поганки же, Коля.

— Нет, это опята. Я-то уж грибы знаю, не спорь.

— Пойдем домой, тащи черныша.

— Ну и ловко ты стреляешь. Часа два — сколько дичи.

— Скажу тебе, это случай, не всегда так, я сам удивляюсь. Тут много, а у нас уже не то.

— Постой, куда мы идем? Я что-то запутался.

— Постой, по-моему, туда надо. Ты откуда пришел?

— Вот оттуда. Пойдем туда, а то я всегда путаю.

Опять грибы.

— Вот это какой, Коля?

— Ну, брат, это березовик.

— Верно.

— Где же мы?

— Да надо прямо.

— Так ли?

— А лес-то какой!

— Костя, что это сидит?

— Где?

— Да вон.

— Да где?

— Вон, видишь?

— Да где, на ветке или на земле? Что ты видишь?

— Нет, это мне так показалось. Я думал, заяц.

— Что ты, собака здесь. Заяц убежит.

Мы говорим.

— А бывает, притулится Феб, стойку делает, шельма, но не бежит — знает, что не догонит.

— А зачем он стойку делает?

— Это уж в природе их, как бы приготовляется поймать, замирает.

— Да что ты? А я ведь думал, он бегает — просто пугает, и, думаю тоже, как он пугает, а не ловит? Я думал, он и ловит.

— Да ты не был никогда на охоте?

— Нет, брат.

— Когда летит, то трудно стрелять, когда сядет — вот хорошо.

— Постой, куда же мы идем?

— На мельницу.

— Я знаю, но туда ли?

— Да как же, вот лес большой, и вот мельница там. Так ли, Коля?

— Смотри, Феб повел.

— Стой, иди сзади.

Ведет влево, стал. «Тр-р!» Вылетел тетеревенок. «Бац-бац!»

— Мимо, не попал, — сказал Коля. — Как интересно о Фебе-то. Как стоит — хвост вытянул.

— Постой, ведь это из первого выводка, значит, ушли недалеко и прошли большим лесом.

— Что ж, это мы ведь заблудились.

— Как же, вот там мельница.

— Что же ты показываешь в другую теперь сторону?

— Коля, ты не знаешь, и я не приметил.

— Я всегда путаю, у меня нет понимания места, а у других оно всегда есть. Ведь мы уйдем куда, тут ведь леса на восемьдесят верст, без жилья.

— Да что ты, вот так штука!

— Давай кричать тогда.

— Что ты, Коля, что, зачем кричать?

— Придет кто-нибудь, а мне пить очень хочется.

— Постой, вот что, пойдем назад.

— Что ты, Костя? Столько шли, и назад. Ну, куда, по-твоему?

— Туда вон.

— Это и есть назад.

— Как же так? Пойдем.

Опять шли.

— А тяжелый, чертыш-то.

— Не чертыш, а черныш. Где Феб? Феб!

Феба нет. Феб горячился и усиленно искал. Вдруг сразу стал у большого леса. Я подошел, он бросил и пошел в сторону.

«Тр-р, тр-р!» — раздалось справа.

По ельнику в чаще — рябчики. Я побежал и стал смотреть. «Тр-р!» — перелетел один. Я выстрелил — мимо.

«Тр-р!» — другой переместился. «Тр-р!» — третий. И опять я выстрелил в то место. С ели, где я стоял, полетел от меня ровно. «Бац!» Рябчик упал. Феб бегал зря и горячился, но рябчика поймал и несет. Я стал брать рябчика, как опять с ели затрещал еще. Я выстрелил зря, не видя, но случалось и так убивать… Пошли опять, и Феб тут же мертво стоит. Подошел:

— Пиль!

Стоит.

— Пиль!

Ни шагу. Я глажу Феба. Он — как мрамор и ведет глазом. Я смотрю вперед:

— Феб, возьми.

Ничего. Место ровное, игольник, и на игольнике, вижу, рябчик лежит. А сначала не видал, смотрел долго, куда <���и Феб>.