Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— То есть как так, от игуменьи? Это была бабушка, она пошла потом в монастырь, урожденная, — сказал <���Куров>, грозно и значительно сдвинув брови, — Сверчкова-Попчипузова.

Все хохотали. Он был доволен и замолчал.

— А ты, — сказал Юрий литератору, — никакой не дворянин, так как фамилия твоя Жучкин. Из дворовых людей, прозвище собачье. [Может быть, потомок псарей, и это еще хорошо, псари, а вероятней, из лакеев.]

Собачий Пистолет вскочил, глаза бегали во все стороны.

— Да, я не имею удовольствия быть незаконным сыном князя Голицына. Но отец мой статский советник Христофор Викторович Жучкин.

Опять все — «ха, ха, ха».

— Ну, прощайте. Когда приезжать? — говорили Иван Васильевич и Батранов.

— Да мы здесь останемся завтра целый день. Приезжайте к семи вечера.

— Я не могу остаться, — сказал Собачий Пистолет. — Мне в Москву надо утром.

— У вас есть оружие? — спросил он у Ивана Васильевича.

— Чего? Оружия? Нету.

— А как же стада волков?

— Чего тут, явный факт! Они нешто нас съедят? Не, им ты худой. Вот его бы, — показал Батранов на Юрия, — а в тебе есть-то што?

Все смеялись. Выпили на прощанье. Положили яиц, ватрушки в дорогу.

— Ну прощай, законный сын, — говорил Юрий, уж изрядно выпив. — Мне совершенно плевать, чей я сын — Голицына или еще хуже. Мне все равно, но я твердо знаю, что я еще не сукин сын, а это много. Ну, прощай.

Собачий Пистолет сунул мне бумагу, сказав:

— Прочтите. Я вас увижу и [доскажу потом], когда не будет этих…

Миша Багряновский:

— Я тоже поеду, мне необходимо завтра к Зимину — дела.

— Ну, прощай, Мишка, не сердись.

— Я не сержусь нисколько. И потом, она ведь и не жена мне, то есть по закону. И мне все же неловко как-то.

— Уехал, слава Тебе, Господи. Мишу жалко. Дурак ты, Юрий.

— Ты за каким лешим привез этого болвана к Константину Алексеевичу? Юрий глядел и молчал.

— Да, но вот что, я в редакции сказал, еду к Коровину, а он: «Поедемте вместе». Я его хорошо знаю и вижу, что он меня надул. Зачем он приезжал, неизвестно.

— Да ты знаешь его хорошо?

— Нет, очень мало.

— А разве ты его не знаешь? — обратился ко мне Юрий.

— Совершенно не знаю. Я даю тебе честное слово.

— Странная штука!

Кузнецов хохотал, и глаза закрывались сами по себе.

— Я его, — сказал Куров, — знаю. Такая балда, жулик. Он же справочник в редакции. Ну, вот что-нибудь в библиотеке отыскать, вырезки прошлого года. Его посылают, а жена дурочек держит.

— Да я знаю. Я думал, что это Юрий — кого к Косте привез, зачем это? Он подловит девчонку, а жена потом сводничает.

Вася ржал, Юрий мигал.

— А почему Собачий Пистолет кличка?

— Он говорит, так похоже. Его в кружке Мишка Климов прозвал, я знаю.

— И ты совсем его не знаешь, Юрий?

— Не знаю. Ха-ха-ха!

— Постойте, он тут мне оставил рукопись, на бугре что-то писал. Вот она, читай, Юрий.

— Где очки?

— Дай я прочту, — сказал Куров.

— Читай, читай.

Если европейский глаз возмог бы проникнуть в ту чудовищную природу вещей, которая окружает меня в настоящую минуту и тоже моего собрата и единомышленника, страдающего окружающим невежеством и варварством среды, из которой нет выхода.

Добрейший друг мой, Константин Алексеевичу я жму Вашу счастливую руку и говорю, да, брат, судьба нас связала, но они, они, эти убийцы энергии и вдохновения, задушили своим началом это наше с Вами начало близкого, истинного знакомства. Если б я не стал купаться, то ход событий получил бы обратную сторону. Но я спасу Вас во что бы то ни стало. Я приду один и спасу Вас. Я вырву Вас из когтей некультурных людей. Конечно, не лишая Вас знакомства с умнейшим — это Н. Н. Куровым. А остальные?! А эти берега, которые поросли глухими кустами, и эта мельница. Ах, они ждут Вас, Ваших рук. И рук европейцев — железа и бетона — и дорожек, посыпанных песком. Эта река тоже неровна и разнузданна, как Ваши пошлейшие друзья (кроме Н. Н. Курова), глупые. Жилище мельников — что это? Разве они поймут Ваши идейные картины «Учитель» и «Проводим » (я никогда и не писал таких) — никогда. Им дороже печной горшок. Мы разрушим с Вами этот мир. Это место будет ровно — реку введем в берега и омостим края камнем, где не будет зарослей и сору. И поставим купальню для безопасного употребления. Да, я это хочу, я отныне буду влиять на Вас, страдающий друг и брат мой. Это Ваше имение я возьму отныне в свои руки, и жена моя Л. H. будет им распоряжаться. Она насадит цветы и сделает клумбы, и Ваши картины будут покупать иностранные меценаты и говорить о них, как и у нас. Культура.

Юрий хлопал глазами. Василий Сергеевич хохотал до упаду.

— Цорт-те што, — сказал Коля Куров.

Василий Сергеевич показывал на Курова пальцем и не мог сказать ни слова, только два выговаривал с расстановкой:

— Самый умный! — и опять без удержу ржал. — Самый умный… — и опять…

— Ну что ты, это уж глупо, ну что тут такого?

Я не мог терпеть, задыхался от смеху:

— Юрий, ну что?

И Юрий захохотал.

— Имение-то это мое, — хохотал я, — реку камнем мостить, — ха-ха-ха.

— Ну сволочь же. Колька самый умный. Ой, ха-ха-ха.

— Да что вы, черти, — сказал Колька, — ведь написано не очень уж глупо.

— Ха-ха-ха.

Это было трудно терпеть. Подошедшая мельничиха тоже смеялась. Юрий катался на животе. Коля Куров смотрел в недоумении, и это было всего смешней.

— Послушайте, надо этого Пистолета, [сукина сына], воротить, — сказал я. — Такого не найдешь. Откуда ты его взял, Юрий?

Юрий и Василий Сергеевич давились от смеху.

— Я не понимаю, в чем дело, — сказал Куров.

— Откуда у него взялось в голове, что это мое имение? Почему мое? Кто это ему сказал, вообще, что у него в голове сложилось, попав в нашу компанию? Что он думает? Он будет влиять на меня? Ведь это оттого, чтобы уладить это надутое настроение этой ругатни, я ему сказал, что «они вас не понимают. Вы культурнейший, исключительный ум». Он увидел и сразу сообразил, что я глуп, раз считаю его таковым, и, значит, я тот, которому можно втирать очки Собачьим Пистолетством, и, как жулик, сообразил и выгоду: только вот убрать этих. И он со мной и с его женой начнет культивировать имения мои. Что, как это всегда у жуликов нет догадки, что их видят тогда, когда они выходят из пределов их привычной среды? И вот почему Кольку он счел умным. Он увидел, что Кольку-то он как хочет обработает.

— То есть как это, позвольте? То есть как это он меня обработает? Но нет, брат, это погоди, это ты, Костя, зря, брат!

— Он и на вас на всех как смотрит? Вот, мол, Коровин, знаменитый художник. Имение, у него в голове шут знает что. Коровин богач, вздор — вино, икра, балык, вздор, по его мнению, праздно проводит время [и в самом деле может казаться]. Вы его обираете, пользуетесь и держите в руках, живя на его счет, и, видя вас впервые — весь тон, и наши глупости, и этот вздор, — он счел за ужас общества. По скудоумию он забрал себе в голову спасать меня от этого скверного общества — к себе, к жене — сажать цветы, клумбы, как в Пушкине на даче.