Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

— Эк ты, Герасим, какие песни поешь, — сказал я.

— В весне самое крепкое кольцо венчано, кует весна. Это, брат, дело первое и святое: в весне заложено гнездо вить. Всем заложено. В этом вся честь жизни. А чего такое дом? Гнездо человечье. Дом свят есть, его не трожь. Дом тронул — все пропало. Проклят будь тот, кто гнездо разорил. Ослепнет душой, слепой тот, кто дом-гнездо разоряет. Вот что. И кровью зальет землю лют человек тот, и покою себе не найдет на земле во веки веков.

Я смотрел на Герасима и думал: откуда это в нем — языческое, древнее?

Приятели мои тоже с удивлением смотрели на Герасима, когда он, сидя за чаем у стола, опустив голову, говорил навеянные весной какие-то Ярилины заговоры.

— Колдун ты, Герасим, — сказал приятель Василий Сергеевич.

— Так в жизни не бывает, — мрачно пробормотал Коля Курин. — Гнездо! Таких, брат, баб нет. Они весной, правда, как-то глазами вертят по-другому, красивеют все. Но с тобой говорит, а на другого смотрит; с ним говорит, а на двух еще посматривает. Поди-ка, свей гнездо…

— Да, — засмеялся Герасим, — есть эдакие-то. Барин ко мне приезжал из Москвы, на тягу, хороший человек, немолодой. Охотник. Так рассказал мне он: жену-то свою схоронил, померла, значит. Ну, говорил, любил ее он, а она обман любила и с другими путалась. «Чуял я это самое, в душе у меня к ней отворот вышел, а когда померла, горевал сильно, жалел ее, жалел-то по-другому, о жизни, пропавшей без чести и радости». Эдакое дело бывает, понять трудно…

Вошел сторож моего дома — дедушка:

— Эх, и погода! Чего дома сидите, какая радость наружи, от бора дух идет медовый. Лисеич, у нас куры все занеслись, гляди-ка…

И он в своей шапке показал кучу яиц.

— Вот на Христов день красить будем…

Как хотите, что там ни говорите, а в России было неплохо. Ну вот хоть бы взять Масленицу. Прежде всего самое начало весны. Капель с крыш. С гор вода. Солнышко теплое, весеннее, радостное. Тают снега. Оживает земля от суровой зимы, морозов лютых. Уже нет злой вьюги, метели.

На пригорках у леса проталины. Грачи прилетели. Жаворонки. Радостью заголубели дали, и оживают леса.

Хлебная страна наша. Пекут блины. И нет дома, куда бы не звали на блины. Без блинов — невозможно. «У нас блины, приходите».

Надо, чтобы гости были. Что за жизнь без гостей — скука!

Ели блины горячие, масленые, со сметаной, икрой зернистой, белужьей, осетровой, паюсной, салфеточной [86] салфеточная икра — здесь и далее: икра из красной рыбы, приготовленная особым образом в крепком соляном растворе. После того как раствор стекал, икру укладывали в рогожные кульки и прессовали. Затем ее тщательно уминали в дубовые бочонки, выстланные внутри салфеточным полотном (отсюда и название). Икра превращалась в плотную массу, которую можно было резать, как сыр. , со снетками, грибами, рыбой соленой и с вареньями разными…

Как уж что, а без блинов нельзя.

Пекли блины бедным. Хитровским ночлежникам, бездомным [87] Хитровским ночлежникам, бездомным — Хитровка — одно из самых неблагополучных мест в центре Москвы. Здесь с 1824 г. располагался Хитровский рынок с многочисленными ночлежными домами. Площадь просуществовала вплоть до реконструкции района в 60-х годах XX в. . В тюрьме, острожным арестантам, жуликам и убивцам лютым.

— Ешь! потому широкая Масленица!

Масленица мокрохвостка — разлив рек. Весна-краса идет. Наступает радость дней теплых, привольных. Земля хлеб родит.

Отец Варфалуил так на блины приналег с благодетелем-купцом Петрушей Солеварниковым, что оба задохнулись. Веки на глазах опустились — не подымаются. А чтобы глядеть, надо всю голову кверху закидывать. А то ничего не видать более.

От блинов этакое дело случилось!

Думают, блины, значит, тому причина.

— Толсты мы с тобой, — говорит благодетель-купец отцу Варфалуилу, не потереть ли лампадным маслом животы-то?

— Чего, — говорит Варфалуил, — я тюрю ел, квасом запивал. Надо бы после миски кажинной, как съели, кагором покрывать али портвейном, а ты водку сначала. Она понизу-то и заложила. Икра тоже. За доктором послать надо. А то чижало.

Послали в Звенигород за доктором. Приехал в монастырь фельдшер — солдатский. Доктора дома нет.

Солдатский фельдшер, не долго думая, вывел из ворот монастырских больных да и гаркнул:

— Марш за мной! Р-р-раз-два, р-раз-два!

— Постой! Что же, куды ж иттить?

— Иди! — кричит фельдшер, — а то смерть, удар сейчас примете.

Пошли за ним Варфалуил и купец Петруша Солеварников. А тот кричит:

— Шагом арш! Р-раз-два, р-раз-два!

В воротах стоит братия, диву дивуется. В город гонят. Срам какой! Кого гонят. Самого! И увел их фельдшер в город. Это рассказал нам доктор Иван Иванович, когда я и приятели мои были у меня в деревне на Масленой.

Был светлый день. Солнце, чувствовалась весна. На прогалинах уж зеленела травка, и в белых пуховках за окном блестела верба.

Сегодня Масленица.

С утра тетушка Афросинья, сестра моя двоюродная Варя, Дарья, Феоктист и слуга мой Ленька — все такие серьезные. Я заглянул на кухню. Там на меня так взглянули, что я ушел. Позвал тихонько Феоктиста, спросил его:

— Что такое?

— Блины ноне пекут, — ответил тихо, серьезно Феоктист.

А слуге моему Леньке даже брызнули в лицо из ковша водой.

— Уходи, — сказали, — не толкайся!

— Ну что же, Иван Иванович, — спросили мы, — как же Варфалуил?

— Выздоровели! Да, прогнал их фельдшер солдатским маршем до города в больницу. Я был там земским врачом. Прошло. Только у Варфалуила глаз один в сторону ушел. От блинов, что ли? Так что долго на место не возвращался…

— Вот ведь что, блины-то, — сказал приятель, охотник Караулов, — поешь, а потом глаза — один на вас, а другой — в Арзамас.

Ленька и Дарья накрывали на стол. Ставили тарелки, графины с настойками. Принесли масло, сметану, икру. Все так серьезно и строго носили. Распахнулась дверь. Тетушка Афросинья, Варя, Феоктист несли на блюдах покрытые салфетками блины.

Поставили на стол и молча ушли. Мы все сели за стол. От блинов шел пар.

И не успели мы съесть по блину, как принесли еще, говоря ласково:

— Кушайте, горячие!..

В окно увидели, как к моему дому неслась тройка. В ней сидели нарядные седоки. Приехали гости — лесничий Алексей Петрович с каким-то знакомым и сестрой Машей.

Лесник привез в большом таюсе [88] таюс — возможно, имеется в виду туес — небольшой берестяной короб с крышкой. желтую щучью икру.

— Вот, Лисеич, — сказал лесничий. — Эта икра здешняя, и лучше ее нет.

Все увлеклись блинами. Доктор Иван Иванович сказал:

— Вот что: блины хороши, но только ты, Юрий, — осторожно. Прокладывай каждый блин мятной, березовой; полынной тоже можно. Прокладывай! А то у меня лекарств здесь нет. С твоим брюхом не сладишь.