Константин Коровин - «То было давно… там… в России…»

Доктора слушались. И все «прокладывали». Усердно. Тетушка Афросинья угощала:

— Вот со снеточками попробуйте, с грибками. Сметаночки берите.

Доктор всем наливал для прокладки — настойки.

— Эту щучью икру сын наловил мой, — сказал лесничий.

— Сын ваш? — сказал я. — Вот молодец. Щучья икра — ведь это прелесть какая!

Приехавший с лесником гость, вроде купца, брюнет с проседью, кушая блины, порядочно выпил прокладки. И вдруг сразу встал, покраснел и обиженно сказал:

— Вы не смеете, не смеете меня сукиным сыном называть!

— Кто вас называет? — удивлено спросили все и доктор.

— Да вы вот, как вы смеете! Я первый раз здесь у вас. Я не щучий сын. Слышите! Не щучий сын!

— Это вот он всегда так, — сказал лесник, — глух он.

— Ты что, глухая тетеря, — обратился к нему лесничий, — никто тебе «сукина сына» не говорил.

— Нет, вот он сказал, — показал гость на доктора.

— Молчать! — сказал доктор.

Тот сразу опешил, сел и успокоился.

— Это всегда с ним, — сказал лесничий. — Как выпьет — беда. Его учили, только не помогает. Тетерев глухой — потому.

— А кто он такой? — спросил доктор.

— Зовут Капитоша, а фамилия Типочкин — купеческий сын. У отца капитал большой был раньше. Теперь на положении приказчика, стал по лесной части работать.

— Кто сказал «Типочка»? — вскочил рассердившийся новый гость и опять сел, замолчав, и глядит пьяными глазами на всех по очереди. Опять вскочил и, показав пальцем на приятеля Василия Сергеевича, сказал:

— Вот этот самый человек, пьяница!

Все гости как-то смутились. Приятель Вася удивился и крикнул:

— Ленька, принеси-ка сюда узду. Надо этого гостя обуздать! Откуда этакого лешего достали?

— Да он ничего. Это так, он смирный. Когда выпьет, с ним завсегда этакое выходит. Его не отучишь, — объяснял нам лесничий.

Ленька подал узду Василию Сергеевичу.

Маша смеялась.

— Какой чудной народ! — сказала она. — Вот он на меня обиделся за обедом. Ну, братец увещает; у него по лесной части разные бывают. Ну и этот приехал тоже делянку лесную покупать. Все на меня так ласково смотрит. Выпил, да и налей ему кто-то в рюмку из графина воды. Он выпил так разом, видит, вода! Вот на меня обиделся! «Не надо, — кричит, — мне делянки! Я, — говорит, — не ожидал от вас таких насмешек!» Разбил рюмку и ушел из дому.

Василий Сергеевич держал узду в руках и смотрел на сердитого человека. Тот тоже смотрел на него и, видя его богатырский рост, струсив, мигал.

— Вот что, — сказал Василий Сергеевич, — я вижу, что ты саврас без узды. Как вы думаете, надо ему узду надеть, а то сладу с ним нет?

— Не надо, не надо, что ты! — сказали все.

Встав из-за стола, сердитый гость быстро вышел из комнаты, наскоро оделся в коридоре и, ни с кем не прощаясь, выбежал с крыльца, сел в сани, дернул тройку и заехал в елки сада.

Лесничий с Машей, схвативши шубы, бросились на двор и уехали с ним.

— У него склероз в ушах, — сказал доктор Иван Иванович. — Он то слышит, то нет. И шут его знает, что он слышит! И кажется, что все про него обидное говорят. Получается ерунда!

— Какой там склероз. Просто дурака ломает! Деньги были, показывает себя, к почету привык, а тут почета не оказывают, — сказал Василий Сергеевич.

— Знавал я такого, — сказал Герасим. — Чудной барин. На охоту ко мне приезжал. Что ни раз — то мимо. Где ни летит — стреляет. Мимо! Ружье смотрит. «Перемазали, — говорит, — ружье». Ну, приедем с охоты впустую. Пару куликов, коростель, — что за дичь! Как в Москву ехать! Едем в Ярославль. Ну, я знаю, где взять. Ну, накупил дичи — и зайчей. В Москву меня зовет. Дорогой говорит: «Не говори, что купили-то». Ну, приедет домой. Дом свой у него. Жена, семейство, дети, повар. Ну показывает! «Вот, — говорит, — какая охота», — сам на меня смотрит. Те рады. Обед делает, дичь жарена, угощает. «Этих, — говорит, — я сразу пару дублетом». Что рассказывает! «Помнишь, — говорит, — Герасим, как я этого косача хватил, на самой макушке сидел». — «Помню», — говорю. Славы хочется, чем-нибудь, хоть охотником быть.

— Почет! Вот кому почет, — наливая в стаканы вино, сказал Юрий. — Блины-то какие!

— Почет тебе, тетенька Афросинья! Принеси-ка еще горяченьких.

Все мои приятели рады — собираемся уехать на Пасху из Москвы.

В Москве все стали от долгого поста или еще от чего — необыкновенно серьезны, сосредоточенные. Кого о чем ни спросишь — отвечает, точно обиделся.

Швейцар Петр в подъезде, где я живу, — тоже серьезный, умственный.

Спрашиваю:

— Ну что, Петр, ходит лифт?

— Подымает, — отвечает мрачно Петр.

Он входит в лифт за мной и дергает канат. Лифт медленно возносится кверху.

— Ведь вот, эксплуатаца какая, — бормочет Петр, — не дает хозяин на сало, жила! Лифт и не ходит. Без сала не пойдет.

Вынимаю пятерку, говорю:

— Купи сала, лифт пойдет веселее и тебе на праздник в нутро попадет.

— Вы тоже скажете, — улыбаясь, отвечает Петр.

Высоко живу, часто лифт портится. Как на сало дашь — идет, а то — стоп.

Дома у меня сидит родственник, студент, читает книгу.

— Что ты все читаешь? — спрашиваю я.

— Странно, — отвечает он, — как это вы всегда так. Надо же когда-нибудь определиться.

Слышу в коридоре звонок. Отворяю дверь. Доктор Иван Иванович. Бледный, баки расчесаны. В кожаной куртке. На куртке серебряный значок доктора медицины. Приятель. Очень картины мои любил. Сидит, смотрит на картину часа три подряд и молчит.

Опять в передней звонок. Коля Петушков. Немножко испуганный, худой. Входит, потирая руки.

Приятели всё подъезжают. Павел Александрович Сучков, Караулов, Василий Сергеевич, в новом светлом зипуне, обшитом по краям белым барашком.

— Не годится, — говорю я, — светлый зипун. Если на глухариный ток пойдем — видно будет, не подойти к глухарю.

— Вот, я так и знал, — заволновался Василий Сергеевич. — А вот Павел говорит, что глухарь будет думать обо мне, что я кусок снега.

— Снег же не ходит, — угрюмо заметил Караулов.

— Позвольте, — разгорячился Василий Сергеевич. — Глухарь? Я вам скажу, что такое глухарь. Идет прошлым летом у вас в Феклином бору Колька в серой непромокашке, котелок наготове, в пенсне. Глухарь и глядит на него с сосны — никогда не видал такого господинчика, да и загляделся. А он его — «р-раз»! Сам рассказывал.

— Это верно, — говорит Коля Петушков. — Он мужиков видал много, а интеллигентного человека не видел…

Снова звонок. Приехал гофмейстер. Теперь все в сборе.

— Я должен сказать правду, — величественно цедит сквозь зубы гофмейстер, — что я никогда не был на глухарином току. На току тетеревином бывал, но на глухарином — никогда.

— Не забыть взять коньяку, — прерывает его Павел Александрович. — А то к глухарю иногда идешь по пояс в воде.