Александр Кулешов - Белый ветер

День 31 декабря выдался сухим и морозным. На улицах снега почти не было; его убрали с тротуаров, раскатали колесами машины на мостовых.

«Съезд гостей», как торжественно значилось в пригласительном билете, назначался на 23 часа. В этот час Дом офицеров уже сиял огнями, оттуда доносились звуки оркестра, в вестибюле звучали приветственные возгласы.

Левашов зашел за Наташей, по традиции она вышла к «их» скамейке, и они поехали в училище. На ней была недорогая меховая шубка, какие продаются в любом универмаге, зимние туфли на каучуковой подошве, в руках большая сумка. Когда они вошли в сияющий огнями вестибюль и направились к гардеробу, Наташа вдруг шепнула ему:

— Сдай шинель и подожди меня у лестницы, я не хочу, чтоб ты видел, как я вожусь тут. Хочу сделать сюрприз.

Левашов разделся и послушно направился к лестнице. Мимо него шли красивые девушки в нарядных платьях, расфранченные курсанты. А вот и сам начальник училища полковник Одинцов, высокий, могучий, с пестрой колодкой орденов на широкой груди. Он шел один — такова была традиция. Одинцов всегда встречал Новый год с курсантами и, посидев часок, уходил праздновать домой. При этом он не имел определенного места, а подсаживался на несколько минут то к одному столику, то к другому; смеялся, шутил и был очень демократичен. В училище его любили и уважали.

Появился Розанов со своей «дамой» — хрупкой брюнеткой в очках, которые придавали печальное выражение ее лицу.

Представив ей друга, он спросил:

— А где?..

Но Левашов перебил его:

— Сейчас придет, красоту наводит.

Вот и Цуриков. Его спутница была противоположностью розановской — полная блондинка, румяная и восторженная. Впрочем, Цуриков пригласил ее, чтобы не быть одному.

Цуриков тоже представил Левашова и тоже спросил:

— А где?..

Левашов хотел было ответить, но в этот момент Цуриков незаметно подтолкнул его локтем.

Левашов машинально проследил за взглядом товарища. Вверх по лестнице поднималась Наташа.

Она была удивительно красива. В длинном золотистом парчовом платье с глубоким вырезом, в золотистых туфельках, она вся словно светилась; волосы ее на этот раз не были заплетены в косы и блестящими в ярких огнях волнами спадали до талии.

Он не только никогда не видел ее такой красивой, но даже никогда не предполагал, что она может быть такой.

Все оглядывались на Наташу. Цуриков до боли сжимал Левашову локоть, а тот так и стоял, молча глядя на нее.

Наташа подошла, невозмутимо взяла его под руку и сказала:

— Я заставила ждать? Ты прости…

При виде этой сцены Цуриков едва не упал с лестницы.

Наконец Левашов пришел в себя, путаясь в словах, познакомил Наташу со своими друзьями и их спутницами. Они направились к своему столику.

Едва успели сесть — наступил Новый год. Наступил, как обычно, в звоне бокалов, в криках, возгласах, в той веселой застольной суете, в которой обычно он приходит к людям.

Постепенно праздничное веселье захватило всех. Левашов все время танцевал с Наташей; Розанов за столом вел с печальной брюнеткой какой-то очень интересный, но, видимо, далекий от новогодних тем разговор. Цуриков кружился в вальсе со своей восторженной партнершей, немного пугаясь ее бьющего через край темперамента.

Во время одного из перерывов, когда музыканты удалились на отдых, к столику друзей подошел полковник Одинцов. Нетерпеливым жестом усадив вскочивших курсантов и познакомившись с их спутницами, он заговорил своим знаменитым на все училище и, пожалуй, даже на весь округ басом:

— Ну что, сынки, кончается ваш курсантский год, грядет офицерский?

— Так точно, товарищ полковник! — бодро ответил Розанов и осторожно добавил: — Если, конечно, сдадим выпускные экзамены.

— А чего ж вам их не сдать? В случае войны придется вражеские крепости брать — неужели такую крепость, как экзамены, не возьмете! Да вон невесты образованные у вас, небось все студентки? Ну, даже мне стыдно за каждого из вас будет: жена с высшим образованием, а муж не дотянул… — прищурился он хитровато.

Тут уж ничего нельзя было возразить, об этом все знали заранее: полковник Одинцов принципиально считал, что курсанты-старшекурсники пришли на встречу Нового года с будущими женами, и не стеснялся говорить об этом. За столиками третьекурсников начальник училища ни на какие будущие отношения курсантов и их подруг не намекал, а вот за столом выпускного курса он рубил сплеча.

— Ну, Цуриков, когда свадьба, выпуска-то дождешься?

Не растерявшийся от его допроса Цуриков без конца повторял: «Так точно!», «Ясно!», «Будет сделано!» — а восторженная блондинка от слов полковника пришла в еще больший восторг и жеманно поддакивала.

Левашов, ожидая своей очереди, сидел ни жив ни мертв, иногда бросая на Наташу умоляющие взгляды. «Что будет? Что сейчас будет?» — с ужасом думал он.

Но начальник училища отвлекся.

— Да, сынки, — вслух размышлял он, — в мое время было легче. На ком мы, бравые командиры, женились? Прежде всего, на официантках, на медсестричках, на радистках. Народ не избалованный, со специальностью военной, ну не военной, так гарнизонной. Так-то… Не было проблем. Куда пошлют — туда и жена, ей всюду одинаково, лишь бы с милым. — Он помолчал, и по выражению его лица трудно было определить, говорит он серьезно или иронизирует. — А теперь что? — продолжал полковник. — Теперь все они, — он ласково посмотрел на девушек, — с высшим, а то и с аспирантурой. Со сложной профессией. Вот вы кем будете? — спросил он спутницу Цурикова. — Врач? Ну, врач — это хорошо, врач всюду работу найдет. А вы? — обратился он к Наташе. — Преподаватель французского? Уже сложнее дело. Сложнее. Пошлют вот тебя в глушь, где и школы нет, — он ткнул Левашова пальцем в грудь, — чем она займется? — И он положил руку на плечо Наташи. — Ведь им театр нужен, кино, музыка… Где она там такое платье носить будет? Что поделаешь, сынки, в такой век живем — научно-техническая революция. Войска разбросаны по всей нашей необъятной Рассеюшке, в глухомани, в недоступных местах, где за сто верст иной раз жилья нет. Так-то.

Он опять помолчал. Заиграл оркестр, но бас полковника легко перекрывал его. Впрочем, никто не торопился. Начальника училища слушали внимательно: за его безобидными шутками и отвлеченными рассуждениями таился большой жизненный опыт, которым он делился со своими воспитанниками.

— Вот я вам расскажу случай, — снова заговорил Одинцов. — Летели мы как-то с одним генералом из инспекции. Из мест ох каких глухих. Вы и представить себе не можете, что бывают такие. Только взлетели — буран; в двухстах километрах посадили нас на таежном аэродроме. Начальник гарнизона в гости приглашает — оказывается, мы с корабля на бал — 13 января, старый Новый год. И обратили мы внимание на одну официантку, красоты необыкновенной, почти как вы, — полковник с серьезным видом указал на Наташу. — Вышла официантка, мы начальника гарнизона расспрашиваем — кто такая. Он головой покачал и поведал. Прислали к ним офицера, это его жена, актриса она. Все бросила. «Буду декабристкой!» — говорит. Приехала. А мужа из этого гарнизона еще дальше назначили. Там не то что театров, там и деревень-то нет. Одни медведи. И вот — часть воинская. Ответственная часть. Он к жене только и наезжал по воскресеньям. А ей что делать? Пошла работать официанткой… — Полковник помолчал. — Официанткой стала, а декабристкой — нет. Обманула она своего мужа. К другому ушла. Вот я и говорю: стоило ли замуж выходить, если не уверена, что на всю жизнь полюбила? Раньше-то небось невесты клялись, когда под венец шли: «Буду ему верной женой в болезни и горе». В церкви мы, конечно, не венчаемся, а вот клятву такую неплохо бы и в наше время давать… — Полковник сделал паузу и закончил другим, жестким тоном: — Жизнь военного не центральный проспект, на нем не всегда огни да иллюминации. И темные тупички будут, и переулки немощеные. Если выберешь офицера, так уж будь любезна приготовиться к любой дороге. Вы-то вот, — неожиданно повернулся он к Наташе, — не побоитесь?