Александр Кулешов - Белый ветер

Левашов мысленно повторял их беседу на всем пути до дома и вдруг подумал: а сможет ли он прийти в субботу? От мысли, что будет наряд, работа, занятия, да мало ли что еще, ему стало не по себе. На мгновение он почувствовал, что впервые мог решиться на самоволку. И тут словно камень свалился с плеч. Он четко и ясно вспомнил, что в субботу в три часа дня будет свободен! Свободен, ура!

«На том диспуте сто человек три часа пытались ответить на вопрос, но так и разошлись, не найдя ответа, — радостно размышлял он. — А я, пожалуй, теперь знаю, что такое любовь. Потому что, если это не любовь, что же это?..»

Все дни, оставшиеся до субботы, он был рассеян, едва не схватил тройку, забыл поприветствовать командира взвода, невпопад отвечал на вопросы товарищей, словом, проявлял все положенные признаки влюбленности.

Он без конца вспоминал свое единственное свидание с Наташей, анализировал каждое ее слово, поражаясь их загадочности и глубине, и каждое свое, досадуя на их примитивность и банальность.

Но больше всего он поражался неотвратимости охватившего его чувства. Раз, два и влюбился! В девушку, с которой провел два часа, перекинулся десятком фраз, о которой ничего не знает и которую толком даже не разглядел.

И вот влюбился!

А может, вовсе не влюбился? Может, это все самовнушение? Переутомился от занятий — и схватил такое странное заболевание? Может, он еще разочаруется в ней? Вот поговорят побольше, посерьезней — и выяснится, что она глупа, самовлюбленна, что ей нравятся дешевые комплименты и пошлые остроты.

Однако он твердо верил, что все это ерунда, что Наташа умна, интересна, благородна… Он наделял ее всеми достоинствами и лишал малейших недостатков. И только одного боялся, не окажется ли он перед ней дурак дураком, что станет ей с ним неинтересно, скучно и однажды, скрывая зевок, она сообщит, что завтра, и вообще ближайшие пару лет, страшно занята.

В субботу в половине третьего он стоял уже возле входа в институт. Наташа появилась ровно в три; она сразу увидела его, но не подошла, а, как тогда, одна неторопливо направилась своей дорогой, кивком пригласив следовать за ней.

И снова он шел рядом, ничего не замечая вокруг, и никак не мог придумать, с чего начать разговор. Наконец его осенило:

— Знаете что, Наташа, давайте познакомимся.

— Разве мы не знакомы? — удивилась она.

— Нет. Заполним устные анкеты?

— Ну что ж, заполним, — согласилась она.

— Родился в 1954 году, — начал он. — Отец — старший инженер, мать — инженер, брат — мастер на заводе, сестра учится в техникуме. Отец фронтовик…

И он долго, с подробностями, рассказывал ей про то, как отец добровольцем ушел на фронт, был ранен, учился в полковой школе, снова воевал и закончил войну командиром орудия. Рассказал, как отец встретил мать — студентку младшего курса своего же института, как отбивал ее у соперника и, наконец, женился. И какие у него отец и мать «мировые ребята». Рассказал, что пошел «не в брата», тот серьезный, носит очки, его оставляли в аспирантуре, а он взял да и поступил на завод. Сестра же конструктором хочет стать…

Он говорил и злился на себя за многословие, за ненужные подробности, которые вовсе не интересовали Наташу, но, перейдя к рассказу о себе, увлекся и с жаром разглагольствовал о занятиях спортом, о своих друзьях, об их «арбатской четверке», о планах и мечтах, об аэроклубе, экзаменах, училище и, конечно, о курсантской жизни.

Наташа ни разу не перебила, только деликатно кивала головой, и неизвестно даже, слушала ли она его.

— На будущий год окончу училище и хочу в воздушно-десантные войска, — завершил свой рассказ Левашов.

— Вы уже столько времени не прыгаете с парашютом, не боитесь перед своими солдатами осрамиться? — неожиданно спросила Наташа.

Левашов опешил. То, что после его длинного подробного рассказа Наташа задала лишь этот единственный вопрос, озадачило его. Тем более что этот вопрос мучил и его самого.

— Не знаю, — честно признался Левашов. — Постараюсь не осрамиться…

— Это страшно — прыгать с парашютом, — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнесла она.

— О, вы даже не представляете, как это здорово! — воскликнул Левашов. — Не думайте, это не так просто — прыгать. Надо многое знать, подготовиться и еще решиться… После третьего-четвертого прыжка уже, конечно, легче. Но бывает, у некоторых на седьмом-восьмом прыжке вновь появляется страх. Серьезно! Впрочем, я никогда не боялся, с самого первого раза… — Он осекся, ругая себя за хвастовство, и поспешил переменить тему: — Я рассказал свою биографию, теперь вы.

— У меня нет биографии. Нет братьев, нет сестер… — Она сделала паузу. — Нет родителей. И спортом я совсем не занималась, — добавила она неожиданно.

Ему вдруг стало искренне жаль ее: как же так — нет родителей? У всех его друзей, у всех знакомых ему девушек, у всех, кого знал, были отец и мать или хотя бы мать, а вот у нее никого…

— Вы одна живете? — простодушно спросил он.

— Теперь одна. Раньше у тетки жила, на юге, а потом приехала сюда и поступила в институт. Угол снимаю.

Левашов расстроился. Слово «угол» совсем его доконало. Нельзя ли чем-нибудь помочь? Но сразу он ничего придумать не мог, да и не решился предлагать помощь — еще обидится.

— А… ваш папа… ваши родители?.. Они кем работали?

Но она угадала скрытый вопрос.

— Мама давно умерла, а папа — пять лет назад. Он разбился.

— Разбился? Он был летчиком?

— Нет, не летчиком, — тихо сказала Наташа и, помолчав, добавила: — Испытателем парашютов.

Левашов был потрясен. С каждой фразой Наташа представала перед ним в новом свете, и каждый раз неожиданном. Теперь, оказывается, она дочь парашютиста-испытателя. Трагически погибшего. Он просто не знал, о чем дальше говорить…

— Что ж, никого не нашлось?.. — начал он.

Но она снова угадала вопрос.

— Многие папины друзья предлагали взять меня к себе. Я не захотела. Пенсию за папу получаю.

Они дошли до заветной скамейки и, так же как в первый раз, не сговариваясь, сели на нее.

Была суббота. Механизмы не работали, не было слышно и грузовиков. Вокруг было тихо. Впрочем, откуда-то издалека доносились звуки радио, детский крик, собачий визг. Степь, уходившая за реку, простиралась, величественная и покойная, сегодня светлая под голубым небом. Кое-где ее гладкое однообразие нарушали черные холмы терриконов.

Было прохладно; осенний ветерок уже леденил, и Наташа куталась в поношенный зеленый плащ.

Никогда и ни с кем еще не было Левашову так трудно разговаривать, как с Наташей. Он постоянно боялся сказать что-нибудь не так, боялся, как бы она не обиделась, не разочаровалась, как бы ей не стало скучно. Умелый в разговорах с девушками, раньше никогда не испытывавший затруднений, он теперь просто не знал, о чем говорить. И почему она все время молчит? Отчего не задает вопросов? Или не проявляет к нему никакого интереса?