Александр Кулешов - Белый ветер

Лейтенант скрылся в темноте, а сержант Копытко еще долго растерянно стоял посреди снежной дороги, потом повернулся и пошел исправлять недоделки.

За ужином, на который собрались офицеры роты, Русанов представил Левашова.

Кроме командира второго взвода лейтенанта Гоцелидзе здесь были: командир третьего взвода лейтенант Власов, веселый, громкоголосый гигант, неиссякаемый рассказчик анекдотов; командир первого взвода прапорщик Томин, невысокого роста худощавый парень со значком мастера спорта на кителе, и еще какой-то лейтенант.

Офицеры встретили Левашова радушно, но настороженно — как-никак начальство. С прежним замполитом отношения сложились хорошие, каковы они будут с новым?

Об инциденте на площадке приземления Гоцелидзе, видимо, никому ничего не сказал, и Левашов вздохнул с облегчением. Все же где-то в глубине души остался неприятный осадок, и сколько ни убеждал он себя, что это Гоцелидзе должно быть стыдно, неловкость испытывал сам.

Поговорили о погоде, об учениях, о командующем.

Командующий пользовался огромной популярностью. О нем ходили легенды. Солдаты видели в нем образец воина, бойца, героя войны. Да он и был Героем Советского Союза, с замечательной боевой биографией.

В войсках о нем передавались из уст в уста бесчисленные рассказы, из которых добрая половина была плодом богатого солдатского воображения.

Как всегда, больше всех знал о командующем лейтенант Власов.

— Вот однажды был случай: отскочила дымовая шашка на учениях — и хатку спалили. Дрянная хатка была, а командующий собрал саперов и говорит: «Гвардейцы, неужели людей без крыши оставим, а? Поможем!» За три дня такую домину ребята возвели, будь здоров! Весь колхоз потом их благодарить приходил.

— От них дождешься благодарности, — проворчал лейтенант, фамилия которого была Романов. — Слышал я эту историю. Только конца ты ее не знаешь…

— А что конец, конец как конец. — Власову не понравилось, что кто-то портит впечатление от его рассказа. — Построили дом, и все тут.

— Как же! — продолжал Романов. — Не слышал, что потом было, так я тебе скажу. На следующих учениях опять чья-то хата сгорела, и опять солдаты новую построили. А как третий раз пожар случился, командующий проверку поглубже устроил, ну и выяснил: десантники там и близко не ночевали. Сам мужичок дом спалил — решил, что ему задарма небоскреб построят. Только командующего на мякине не проведешь.

— Да ну, наплел! — поскучнел Власов. — Кто это будет сам свой дом поджигать?

— Э, — Романов хитро подмигнул, — не знаешь ты в тех краях народ, там ловкач на ловкаче сидит, ловкачом погоняет…

— Всюду вы плохое видите, — Гоцелидзе со всеми был на «вы», — всюду у вас жулики да жулики, понимаешь…

— А у тебя, Арчил, одни святые по земле ходят! — Романов с жалостью посмотрел на Гоцелидзе. — Эх…

— Зачем святые, зачем святые! — горячился тот. — Люди по земле ходят, советские люди, понимаешь!..

— Ну вот что, — прекратил спор Русанов, — идемте-ка спать, товарищи офицеры, завтра, сами знаете, какой день. Давай ко мне, Левашов, там тебе место предусмотрено.

Они вышли из палатки. Морозный воздух щипал лицо, где-то за облаками спряталась луна, но ее серебристый свет пронизывал ночной лес. Березы светились во тьме, кое-где между стволами подрагивали огоньки. Из дальних далей донесся паровозный гудок и стук колес. По-прежнему неумолчно мурлыкал движок, в ближней деревне разноголосо лаяли собаки.

Пока умывались на сон грядущий, пока раздевались и укладывались — молчали. Легли, погасили лампу, и только сигарета Русанова крохотным угольком светилась в темноте.

— Этот сержант Копытко, — медленно произнес Русанов, — хороший гвардеец. С кем не бывает…

Левашов молчал.

— А вообще-то, ты молодец, — снова заговорил Русанов, — только не перегибай. Знаешь, как бывает, с первых шагов помчишься во весь опор, потом дыхания не хватит…

— Дыхания хватит, — донесся из темноты неожиданно громкий голос Левашова, — но за совет все равно спасибо. Спокойной ночи, товарищ старший лейтенант.

Левашов долго не мог заснуть в ту ночь. «Дыхания хватит!» — заявил. Хватит ли? Он вдруг представил себе всю огромность, всю необычайную сложность стоящих теперь перед ним задач. Вот сегодня он познакомился со своими будущими товарищами по службе и уже понял, насколько у них непростые и несхожие характеры. Ведь ему предстоит работать с ними, больше того, ими руководить… И солдаты, десятки солдат и сержантов вроде этого Копытко. У каждого свой характер, и с ними тоже придется работать и ими руководить. Не командовать, а именно руководить. Прежде всего, он, конечно, офицер, но — офицер-политработник. И грош цена ему, если он не сумеет понять характеры всех этих людей, найти с ними общего языка. А как это сделать? И что будет, если он натолкнется на стену непонимания? Не примут его, и все тут! При одной этой мысли Левашову сделалось страшно. Будут подходить, отдавать честь, говорить «есть», выполнять приказания… А вот с бедой, с радостью, с исповедью, просто за советом не придут. Слушаться будут, даже уважать. Любить — нет. Мало ему уважения! У него особый участок работы, и здесь одного уважения недостаточно. Почему недостаточно? Разве он красная девица, чтоб любовь завоевывать? Обойдется! Или не обойдется?..

В конце концов он заснул и спал так крепко, что Русанов едва растолкал его в шесть утра.

— Давай, Левашов, вставай. Решающий твой день наступил.

Левашов — по обычной училищной привычке — мгновенно вскочил, выбежал из палатки, обтерся снегом, сделал зарядку…

Солдатский телефон работал исправно. Левашов сразу понял, что вчерашний инцидент на площадке приземления уже известен всем. Откуда? Ведь, кроме него, Гоцелидзе и Копытко, никто о нем не знал. Гоцелидзе вряд ли стал бы говорить об этом с солдатами.

Утро прошло в хлопотах. Лагерь опустел: все начальство — на командном пункте, солдаты — на своих объектах. Издали доносится могучий рев грейдеров, расчищающих подъездные пути, порой с шумом опускаются зеленые вертолеты, раздувая снежную пыль, вновь поднимаются в воздух, застывают, наклонившись, словно в раздумье, и, стремительно набирая скорость, исчезают за деревьями.

Левашов шел в сторону командного пункта, то и дело задирая голову к небесам. У десантников вообще такая привычка — поглядывать на небо, особенно во время учений: разрешат выброску или не разрешат? Говорят, даже дома, отправляясь в воскресенье в кино, десантник машинально вглядывается в легкие облака и доверительно сообщает жене: «Порядок, прыгать можно».

Левашов вздохнул. Такая ясная ночь была, а сейчас, как назло, ветер сгреб облака, небо надвинулось, опустилось, нависло тяжелой ватной крышей. Разрешат выброску или не разрешат?..