Александр Кулешов - Белый ветер

Восхищенным взглядом следит Левашов, с какой быстротой десантники отстегивают парашюты и, продолжая стрелять, устремляются вперед.

А с неба продолжает литься упрямый рокот невидимых самолетов, выскальзывают из облаков десантники. По-прежнему безостановочно идет белый парашютный снег, свищет белый парашютный ветер…

Вот на нескольких гигантских куполах быстро опускается артиллерийская самоходная установка, за ней — другая, третья; потом снижаются тупорылые автомашины.

Левашов слышит негромкий голос подполковника Фоменко: «Рубеж номер два, участок четыре, огонь!», «…Участок пять, огонь!». И голоса телефонистов, как эхо повторяющие приказ.

На поле опять возникают разрывы. Это артиллерия «южных» начала обстрел десанта.

Командующий что-то оживленно объясняет гражданским товарищам. Он весел, оживлен. «Еще бы, — думает Левашов, — гордится своими орлами-гвардейцами».

Гордиться действительно есть чем. Десантирование идет полным ходом, уже вся площадка полна людьми и машинами, а невидимые самолеты все идут и идут где-то там, за облаками, все сеют и сеют парашютный снег…

Десант уже приступил к выполнению боевой задачи. Могучий взрыв сотрясает окрестность — это взлетела в воздух ракетная установка «южных»; слышны новые взрывы.

Ракетные установки уничтожены. Первая задача выполнена, и десант приступает ко второй.

Гвардейцы наступают, доносится раскатистое «ура», треск автоматов, взрывы гранат…

Вскоре даже Левашов со своим острым зрением не может различить, что происходит вдали.

Один из эпизодов учений закончен. Оживленно обсуждая виденное, генералы и офицеры удаляются в штабные палатки. Московский корреспондент отвел в сторону сержанта и двух солдат, первыми приземлившихся, и засыпает их бесконечными вопросами.

Подполковник Фоменко, сняв шапку, вытирает со лба пот и отдает последнее приказание: «Проверить количество отказов!»

Саперы уходят в поле. Они уточнят, сколько и какие из заложенных зарядов не сработали и почему; тщательно проверят, чтоб нигде не осталось даже самого завалящего детонатора, и только тогда снимут сигнальные ограждения.

Вечером подвели итоги. Отказов не было обнаружено. За отличное инженерное обеспечение учений командующий объявил саперам благодарность.

Так закончился для Юрия Левашова день 30 декабря — первый день его офицерской службы…

А вечером следующего дня лагерь нельзя было узнать. Десантники ушли дальше, влившись в состав подошедших сил «северных», которым они открыли путь для наступления на этом участке фронта. Начальство улетело на вертолетах, тяжелая техника отбыла по железной дороге домой. Примерзли, побелели зеленый лапник и березовые ветки вдоль потерявших контуры аллей, сугробы захватили окаймлявшие аллеи валы, а на месте палаток остались потемневшие, утрамбованные квадраты снега. Кое-где чернели масляные пятна, валялся случайно оставленный провод. Но ни одно деревце не погублено, ни одна ветка не сломана.

Теперь во всем лагере оставались лишь два взвода роты Левашова, три-четыре палатки, полевая кухня, несколько машин. Они уезжали назавтра.

А сегодня встречали Новый год.

Встреча проходила более чем скромно и в довольно узком кругу. Большинство гвардейцев во главе с лейтенантом Гоцелидзе ушли в соседнюю деревню, где местные комсомольцы (а вернее, комсомолки) устроили вечер отдыха, на который пригласили десантников. Так что вместе с дежурным лейтенантом Левашовым и суточным нарядом в лагере оставалось всего полтора десятка человек.

Все же изобретательные саперы обвили одну из самых больших елок проводами и развесили на ней заранее покрашенные в разные цвета лампочки, фигурки, вырезанные из жести и фольги, учебные детонаторы.

И вот теперь, в эту ясную зимнюю ночь, в глухом молчаливом лесу, Левашов по своей обычной привычке вспоминал о былом, о минувших новогодних вечерах…

Последний, «штатский», как он теперь выражался, предучилищный Новый год встречали, как обычно, вчетвером. Они вообще всегда все делали вчетвером. С тех пор, как поселились в одном доме. Дом стоял в тихом московском переулке, между старым Арбатом и Кропоткинской улицей. Его построили на месте ветхих деревянных развалюх и заселили семьями сотрудников большого научно-исследовательского института.

Родители Левашова — инженеры-энергетики — работали в этом институте едва ли не с первых дней его создания. И хотя не занимали руководящих должностей, но числились ветеранами; их уважали, ценили за честность, скромность, за верность избранной профессии и огромный опыт. У Левашовых была дружная, крепкая семья, у них было много друзей, жили небогато, но в достатке.

Родители четверых друзей были сотрудниками, иной раз даже встречались семьями, а они — Юрка Левашов, Толька Цуриков, Андрюшка Розанов, по прозвищу Пижон, так как первый стал носить длинные брюки, и Сашка Шуров (позже, разумеется, прозванный Рыкуниным) — познакомились, когда съехались в один дом. Сошлись характерами сразу, как часто бывает в их возрасте. Дружили крепко, ревнуя, ссорясь навеки и навеки мирясь, без конца споря друг с другом и неизменно выступая единым фронтом против чужаков.

В школу тоже пошли вместе и сначала уселись рядом за соседними партами. Потом во имя спокойствия в классе учителя постарались рассадить их подальше друг от друга.

Новый для них район Москвы, первый год в школе на восьмилетием жизненном пути — вехи значительные.

Вдоволь нахваставшись каждый своим прежним районом, совместно стали открывать новые горизонты. Оказалось, что совсем рядом со школой, в таинственном, недоступном особняке, проживает самый главный российский поп, который зовется патриархом. Иногда удавалось подглядеть, как он, облаченный в красивые черные одеяния, седобородый, сходил по красному ковру со ступеней подъезда и садился в «чайку».

В другом переулке помещалось в величественном дворце посольство Италии. Там устраивали разные приемы, и тогда можно было часами бродить по переулку и рассматривать (даже трогать) незнакомых марок машины. Черные, синие, серые, длинные, сверкающие лаком и металлом, с громадными фарами, флажками на радиаторах. Часто на весь переулок разносился голос, усиленный динамиком: «Машину французского посла к подъезду!» И тотчас покуривавший у тротуара шофер, в куртке с блестящими пуговицами, форменной фуражке и белых перчатках, садился за руль, и длинный приземистый лимузин с красно-бело-синим флажком бесшумно трогался с места.

Андрюшка Розанов раздобыл где-то набор елочных флажков. На каждом из них мелкими черными буквами было написано название страны, и ребята играли так: один, нахлобучив на голову отцовскую кепку и надев фильдеперсовые перчатки матери, усаживался в старую тачку без дна, изображавшую «мерседес», а второй, сложив ладони рупором, орал: «Машину афганистанского посла к подъезду!» Флажков было много, так что каждому довелось побывать и шофером, и послом, и швейцаром.