Александр Кулешов - Белый ветер

Левашов шел без шапки и пальто, проваливаясь в снег, не ощущая холода, шел радостно улыбаясь, глядя на верхушки стройных елей, которые покачивались где-то там, наверху, в начинавшем светлеть небе…

Будущее казалось таким ясным!

Родители также одобрили выбор сыновей.

— Не всем же Левашовым инженерами быть, — развел руками Юрин отец, узнав о решении сына. — Мы с матерью скоро выйдем на пенсию, Николай — на заводе, Ольга — сам знаешь — к нам в институт хочет. А уж ты, Юра, выбирайся в генералы. — Он рассмеялся: — Не сразу, конечно, но лет так через двадцать, не сомневаюсь, нашьешь лампасы!

Мать осторожничала. Она все старалась выяснить, не опасно ли там, в училище, все-таки дело-то военное. Юрий многословно объяснял, что политработники — самая безопасная военная профессия, нечто вроде лектора в институте.

Что касается брата, тот подтрунивал:

— Все красивым хочешь быть! Мундир гвардейский! Сапоги со шпорами. Небось усы заведешь? Чего стараешься, и без того девчонки за тобой табуном бегают?!

Юрий серьезно доказывал брату, что теперь шпоры даже в кавалерии не носят. И вообще-то, есть ли она — кавалерия?

Шутки шутками, а учиться в училище — дело серьезное.

Когда узнали условия приема, поняли: придется готовиться как следует. И засели за учебники. Забросили все, даже спорт, даже аэроклуб. Не знали, на что больше нажимать: на математику или физику, русский язык или историю?

Последние дни перед отъездом прошли, как всегда, бестолково. Надо было со всеми проститься, навестить памятные места, что-то купить, что-то достать.

Еще больше суматохи было на вокзале.

Когда поезд тронулся и в сизой гаревой дымке скрылся перрон, и руки, колыхавшиеся над головами, и белые платки, и яркие цветы, Цуриков вынул из чехла гитару и, поудобнее пристроившись, запел:

Звенели гитарные струны. Цуриков пел песни невеселые, всем хорошо знакомые, пел с хрипотцой, с печалью. Ибо за месяц до отъезда влюбился. Новое чувство настолько переполняло его, что он без конца делился своими переживаниями с друзьями и делал это столь наивно и восторженно, что у них не хватало духа посмеиваться над ним, что при других обстоятельствах они не преминули бы сделать.

Впрочем, когда он представил им свою подругу, стало не до смеха. Ее звали Валей, она работала в библиотеке и была очень хорошенькой.

На вокзале Валя не плакала, она была твердо убеждена, что время до первого отпуска пролетит быстро и что вообще ничто не может измениться: если полюбили, так и будут любить всегда. Цуриков гордился своей подругой, весело смеялся. Но в поезде настроение его испортилось, и песни становились все печальнее, а в голосе прибавлялось хрипотцы…

Все четверо подали заявление в училище, прошли медкомиссии, собеседования и были допущены к экзаменам.

Вот тут их подстерегла первая потеря. Троих приняли, а Шуров не прошел по конкурсу. Это потрясло друзей: уж кто-кто мог не пройти, только не он! Шуров лучше всех учился, дотошней всех готовился к экзаменам, он вообще, казалось, был создан для военной карьеры.

И тем не менее именно он не прошел. Подвела непредвиденная тройка по русскому языку.

Друзья ходили за ним, как за больным, только что не говорили шепотом. Изощрялись в советах, один бесполезнее другого. Даже решились втроем пойти к начальнику политотдела училища.

Седой полковник вздохнул, когда трое ребят робко вошли к нему в кабинет, — он давно привык к послеэкзаменационным визитам родителей, друзей, влиятельных покровителей, самих «потерпевших». Но что делать: число мест ограничено, а желающих учиться куда больше… Он давно уже знал, как и с кем разговаривать. Пригласил ребят сесть, вынул толстую папку и сказал:

— Вот список принятых. Скажите, кого вычеркнуть, чтоб вписать вашего друга?

— Вычеркните меня! — неожиданно для самого себя произнес Левашов и тут же смутно пожалел об этом.

Полковник спросил:

— Он что, больше вас знает? А может, он действительно хочет стать офицером, а вы так, случайно затесались?

— Да что вы, товарищ полковник?! — Левашов даже вскочил. — Для меня без училища — конец.

— Тогда зачем предлагаешь? — Полковник говорил строго, даже неприязненно: — Красивый жест захотел сделать: и друга выручить, и самому уцелеть? Знал ведь, что ничем не рискуешь? А? Знал?

Левашов стоял, опустив голову, он сгорал от стыда.

— Ну вот что, ребята, — полковник заговорил мягче, — идите. Не пропадет ваш друг. Парень стоящий — смотрел я его личное дело. Уверен. А уж вы, если хотите другу помочь, помогайте делом, а не демагогией. — И он выразительно посмотрел на Левашова.

Шуров держался мужественно.

Он немедленно навел справки, куда теперь можно поступить. И, к изумлению всех, заявил, что поступает в школу милиции, уже подал заявление.

— Что ж, други, — говорил он с печальной улыбкой, — там тоже и точные науки изучают, и гуманитарные, а уж романтики — дальше некуда. Скоро услышите обо мне: «Александр Шуров — гроза бандитов!»

Первые курсантские дни были трудными.

Утомляло все: и ранний час, а главное молниеносность подъема, и казавшаяся никому не нужной строевая подготовка, строгая дисциплина, выражавшаяся, на их взгляд, в придирках командира отделения.

Постепенно всё вошло в колею. Научились вставать еще быстрее, чем требовалось, дисциплина стала привычной, а придирки отделенного превратились в требовательность, к которой тоже привыкли.

Спорт в училище по-настоящему поощряли. Правда, теннисисты здесь никому не были нужны, а волейболисты имелись такого высокого класса, что ни Розанову, ни Цурикову проявить себя на этом поприще не удалось. Зато универсальный Левашов пришелся ко двору, особенно оценили его как стрелка. Сразу же включили в училищную команду, и часто, в самые неожиданные моменты, раздавался зычный голос дневального: «Курсант Левашов, к командиру роты!» И курсант Левашов отбывал на тренировки и соревнования. Впрочем, основным занятиям это не мешало. Само отношение к занятиям здесь, в училище, было совсем иным.

— Интересно, — рассуждал Цуриков в короткие минуты отдыха, — в школе время, потраченное на домашние задания, я всегда считал напрасно потерянным. Все старался побыстрее сделать, побыстрее освободиться. А для чего? Иной раз — хоп-хоп! — задачку списал, сочинение мне Ирка по телефону продиктовала, и вздыхаю с облегчением — свободен! А идти-то некуда, шатаюсь без дела. Тут же сидишь, корпишь, не торопишься. Чудно!

— Верно, — подхватывал Левашов, — в школе все кажется — для учителей занимаешься, а здесь — уж точно для себя. Дело в том, — уточнил свою мысль Левашов, — что я здесь чувствую полезность, что ли, каждого предмета. Его насущную необходимость.