Иван Сабило - Последние каникулы

— А русские не вышли бы к морю Балтийскому, не прорубили бы окно в Европу! — добавил Егор.

— Так уж? — не поверил Федор.

— Похоже, так! — подтвердил отец. — Я где-то читал, что этот клочок земли впервые упоминается в старинной Новгородской летописи, кажется, тринадцатого века. Новгородцы в то время воевали с финнами, а финны, как известно, тоже драться умеют, и русские в тех боях потеряли много своих воинов. Пришлось отступить, укрыться на этом островке. Оказалось, хоть и невелик островок, да важный по своему местоположению — спереди Ладога, слева — протока, справа — протока, а позади — Нева. Попробуй достань!.. Только недолго пришлось им владеть островком. Явились шведы и завоевали остров. Они же и назвали его островом Ореховым. Наверное, за форму острова, он ведь действительно похож на орех.

— Или потому, что он им трудно достался.

— Возможно, возможно, — подтвердил Рудольф Максимович. — Только новгородцам стало жаль потери, снарядили они боевые ладьи и двинули их на шведов. Но те боя не приняли, а пустились на лодках вниз по Неве к своей крепости Ландскроне. Уж не помню, сколько они там дрались, только русские одолели Ландскрону и погнали шведов дальше. Так что Ореховый остался за новгородцами. Через несколько лет внук Александра Невского, великий московский князь Юрий Данилович, построил на Ореховом город. Так здесь и появился наш удалой Орешек.

— А послы шведского короля чуть не померли со страху, увидав, что тут стоит такой Орешек — ого-го! — выпалил Егор, словно бы он сам возвел эту крепость, своими руками.

Ступая по древней земле, Федор изредка прикасался ладонью к шершавым кирпичам высокой, освещенной солнцем стены и с сожалением думал, что живет он неправильно, что, случись ему рассказать о своем городе, о Ленинграде, — и не расскажет, как они, не сумеет. Он лишь глазами знает свой город, а душой и мыслями не постиг. «Что я вообще постиг? Разве я постиг жизнь своих родителей, разве я понимаю, каково им, разъединенным?.. Или Виктора Кузьмича?.. Или, может быть, Алю?.. Я учусь у них, а знаю ли я, что у них на душе от встречи со мной?.. Я собственным телом занят, только тело тренирую и в конце концов когда-нибудь одолею Митько… А что же душа?!..»

Федор посмотрел на отца — тот ободряюще кивнул, будто знал, о чем он только что думал, будто хотел сказать: не переживай, потом поговорим.

Остановились у голубой дощечки, прикрепленной к стене, Федор прочитал: «Флажная башня. Построена в конце XV — нач. XVI века. Бойницы башни нижних ярусов предназначены для стрельбы из орудий, верхних (не сохранившихся) — для стрелков. В 1941-43 г.г. в бойницах были установлены пулеметные огневые точки».

Подняв голову, он увидел, что башня и стены сплошь испещрены следами бомб и снарядов, особенно побиты кирпичи у бойниц, — казалось, вражеские снаряды пытались прокопать широкий путь к засевшим за стенами защитникам.

«Многие десантники были ранены и убиты», — вспомнилось ему.

Через несколько шагов им попалась привязанная к камню моторная лодка. Недалеко от нее на берегу стояла серая палатка, а прямо на их пути, перегородив собой тропу, на овчинном тулупе спали двое бородатых мужчин: лицом к небу, головами друг к другу, разметав в стороны длинные руки и ноги.

— Благостен сон под солнцем! — озорно блеснул глазами Егор.

Сердце Федора словно бы упало с привычного места, а в сознании вознико такое ясное слово СВОБОДА.

«Конечно, это свобода: лодка у берега, солнце, трава почти по грудь, лето, Ладога, страна и эти двое, — наверное, два друга… А может быть, два брата: проснутся и покатят куда захотят — вон их лодка стоит дожидается!..»

Он рассмеялся и побежал догонять Егора и отца. Так вдвоем они вели его по крепости, и Федор не переставал удивляться, как хорошо они знали ее историю. Ему рассказали про шведского короля Карла IX, про его письмо воеводе Орешка Михаилу Салтыкову, в котором Карл посулил воеводе неисчислимые награды, если тот перейдет под его королевскую власть. Про то, как воевода, получив письмо, сказал своим близким: «Не для того Михаил Салтыков прожил на свете целую жизнь, чтобы в конце ее сделаться предателем…»

Иногда они оба замолкали, и Федор слышал их сухие шаги по песку, смотрел на освещенную солнцем стену и с неясной тревогой начинал думать о матери, оставшейся в поселке, об Але, о городе, из которого он уехал и куда теперь устремлялась темно-синяя невская вода. Близость отца, его внимательное, дружеское расположение смущало Федора, он терялся, стараясь держаться поближе к Егору, благодаря его за то, что он поехал с ними, что он здесь… В нескольких шагах от них шумела, билась о прибрежные камни Ладога, и этот шум словно бы озвучивал историю… И холодел, сгущался чистый ладожский воздух.

— Как тихо тут, — произнес Федор.

— Да, тишина, пока не появится у причала теплоход. Сотни туристов сходят на остров, осматривают крепость. Они нужны крепости, их деньги идут на реставрацию…

— А это — Королевская башня! — протянул руку Егор.

— Да, — сказал отец. — А вот памятник в памятнике!

Федор обернулся.

На потрескавшихся, кое-где отошедших друг от друга плитах стояли один на другом два отполированых гранитных камня. Третий, маленький, покоился на самом верху. Весь памятник был похож на огромного человека в широком плаще без рукавов. Этот плащ начинался от верхнего камня, как от шляпы, и падал до каменных плит.

— Поставлен после революции, — сказал отец. — А сделан в форме креста.

Федор только теперь разглядел, что это действительно крест, а не человек. Подойдя ближе, он стал читать надпись на памятнике:

«Героям-революционерам, сложившим свои головы в борьбе против царского самодержавия. Здесь погребены замученные в Шлиссельбургской каторжной тюрьме за время 1884–1906 г.г.

Умерли:

Долгушин А. В.

Малавский В.

Кобылянский Л. А.

Златопольский С. С.

Казнены:

Мышкин И. Н.

Минаков Е. И.

Штромберг А. П.

Рогачев Н. М.

Шевырев П. Я.

Ульянов А. И.».

И снова некуда деваться от холода, спрятаться от пронизывающего ветра. Но он читал:

«Покончили с собой:

Грачевский М. Ф.

Клименко М. Ф.

Гинсбург С. М.».

Рядом с памятником — две серебристые ели и грядка цветов на братской могиле: цветы маленькие, редкие, холодно им тут, невозможно расти… Дует с Ладоги ветер.

— Ты, я вижу, совсем замерз? — взял за руку сына Рудольф Максимович. — Идем в крепость, там нет ветра, там теплее…

Они пролезли через узкий разлом внутрь и очутились в крепости. Прямо перед ними — каменная полуразрушенная церковь, кое-где земля раскопана — видна часть старой кладки. Тишина в крепости, только какие-то птахи поют тоскливо и жалостливо, будто и не поют, а что-то спрашивают тонкими голосами.