Джика Ютеш - У нас в Крисанте

Емилиан смолчал. Затем встал, а Бенони в испуге еще теснее прижался к Михэлуке и зажмурил глаза. Михэлука поплотнее укутал брата и без всякого страха обратился к Емилиану:

— Может быть, теперь ты и меня убьешь? А я не боюсь тебя! Я знаю, кто ты такой. Мне Томека все рассказал… Он мне рассказывал, как бежал за тобой, чтобы свернуть тебе шею. Ты только чудом от него спасся!

Емилиана всего передернуло.

— Что ты сказал? Значит, ты знаешь, кто я такой? Это Томека вбил тебе в голову все эти глупости о фашистских офицерах и Ставриаде? Откуда он знает Ставриада? — И, словно боясь ответа, тут же добавил: — А я решил тебе что-то подарить. — И Емилиан открыл жестяную коробку. Ту самую коробку, из-за которой когда-то тетка отлупила Михэлуку.

Звякнули золотые монеты, и одна из них, стукнувшись о грудь Михэлуки, как искорка, замерцала в складках одеяла. На маленькой, зубчатой по краям монетке выгравирован петушок. Бенони протянул было к ней руку и тут же, словно обжегшись, отдернул.

Емилиан протяжно зевнул и рассмеялся:

— Это тебе. Купи себе велосипед!

Михэлука взял золотую монетку, мельком взглянул на нее и с отвращением швырнул обратно в кухню.

— Не нужен мне твой велосипед! Это плохие деньги!

Емилиан снова рассмеялся:

— Ну и дурак! Монетка-то золотая!

— Пусть золотая! — упорствовал мальчик. — Мне эти деньги не нужны! И дяде они не нужны! Это краденые деньги! Они отравили тете всю жизнь!

— Ишь какой сопливый философ нашелся! Тогда возьми ты, Бенони. По крайней мере, не сможешь сказать, что бесплатно скулил. Купи ты себе велосипед!

Бенони шмыгнул носом и, осмелев, твердо заявил:

— Мне тоже не нужен твой велосипед. Нам папка сам купит велосипед, когда получит премию!..

— Выходит, вы оба настоящие барчуки!

— Сам ты барчук! — огрызнулся Михэлука. — Мы не барчуки, а пионеры!

— Вот как! Значит, вы пионеры… — угрюмо буркнул Емилиан. — А почему ты считаешь меня барином? Где ты видел босого барина, с обмороженными ногами?

Сказав это, Емилиан Крисанта вдруг почувствовал, как он бесконечно устал и как ему хочется спать… Ведь он не спал несколько ночей… Хоть бы немного поспать…

Он крепко потер ладонями щеки, сел на край кровати и еще раз попытался трезво взвесить свое положение: «Надо будет заставить Гаврилу отвезти меня на вокзал. Ничего, отвезет, никуда он от меня не денется!.. Ну и болван этот Гаврила!.. Ничего не знал о золоте!.. Даже поверить трудно! А когда все узнал, у него был такой вид, словно его дубиной по башке стукнули. Он всегда был смирным и честным слугой. Все пошло бы как по маслу, если бы не история с Олимпией. Ну и гадюка!.. Только бы не сдохла, проклятая, а то спутает все мои карты! Этот слюнтяй Гаврила сразу проболтается. Нет, она баба здоровая, такие от одной пули не подыхают… — Вдруг в голове убийцы промелькнула страшная мысль. — А вдруг Гаврила пошел меня выдать? Нет! Не может быть! Из-за детей побоится! Не принесет же он в жертву собственного ребенка, — успокаивал себя Емилиан. — Слишком он напуган, чтобы на такое решиться… Нет, не выдаст… Он у меня в руках!» А когда все окончится благополучно, первые три-четыре дня Емилиан будет только спать. Спать, спать и спать, чтобы забыть все на свете. Емилиан встал и взглянул, что делается во второй комнате. Михэлука сидел и не сводил с него глаз, удивительных синих глаз Рафилы… Жгучая боль снова огнем обожгла ноги.

— Ой, как болят! Не могу больше терпеть!

Михэлука вздрогнул… Он неотступно следил за каждым движением Емилиана…

— А как ты отморозил себе ноги? — спросил он, хотя заранее знал ответ.

— Много пришлось торчать в снегу, на морозе.

— Где же ты так долго торчал на морозе?

— В лесу. За зайцами охотился.

— Значит, ты фашист? — спросил осмелевший Бенони.

Емилиан попытался обратить все в шутку.

— Вы что, взбеленились? Да с вами труднее разговаривать, чем с милицией! — воскликнул он и, пытаясь стряхнуть сон, нервно заковылял по кухне, глубоко засунув руки в карманы.

На пороге он остановился и, хмуро уставившись на ребят, принялся их поучать.

— Никогда и никому не вздумайте рассказывать про то, что сегодня тут произошло, а если спросят, вы ничего не видели, ничего не слышали, ничего не знаете. А то все на каторгу угодите. И Гаврила, и вы оба, и она!

Словно испугавшись этих слов, тетка широко открыла глаза, попыталась подняться и что-то сказать, но на губах снова выступила кровавая пена и голова бессильно упала на тюфяк. Бинт на плече окрасился в алый цвет.

— Мамочка умирает! — зарыдал Бенони.

Емилиан злобно выругался и, прихрамывая, быстро подошел к раненой.

— Принесите бутылку цуйки!

Михэлука метнулся на кухню, чтобы взять бутылку из шкафчика. Он ее сразу нашел и тут же принес, но по пути все же успел бросить взгляд на кровать и увидел, что на меховой куртке лежит револьвер. Его сразу же осенила смелая мысль, и от волнения подкосились ноги. Дрожащей рукой он отдал Емилиану бутылку.

— Ступай принеси стакан, дурачок! — прикрикнул Михэлука вдруг на Бенони и вытолкнул брата на кухню.

Бенони в испуге вытаращил глаза, но послушался.

— Лучше дай ложку, — проворчал Емилиан. — Стиснула зубы, словно я ей хочу отраву дать. А цуйка пошла бы на пользу… — продолжал он бормотать, растирая руки и виски раненой.

Емилиан понял, что рана значительно опаснее, чем это ему сначала показалось… «А Гаврила все не идет. Если Олимпия умрет прежде, чем я смоюсь, все пропало. Тогда с Гаврилой мне не справиться…»

— Ложку! — повторил Михэлука, дрожа от волнения и снова побежал на кухню. Вытащив ящик буфета и громко перебирая вилки, ножи и ложки, он шепнул Бенони, схватившему первый попавшийся стакан.

— Вылезай через окно! Беги на ферму за помощью! — повелительно повторил он и ударил брата по руке. Стакан упал, раскололся, и тут только Бенони понял, что́ Михэлука велит ему делать.

— Размазня несчастная! Ничего не можешь толком сделать! — заорал Михэлука, чтобы обмануть Емилиана, а взор его блестящих глаз, подбадривая Бенони, словно говорил ему: «Смелее, Бенони! Делай, что я тебе говорю! Не теряй времени, дурачок! Открывай окно!» Потом резким движением снова выдвинул ящик и загрохотал ложками.

Бенони бросился к окошку. Михэлука снова прошел мимо лежанки, на которой перед этим валялся Емилиан, хотел уже протянуть руку за револьвером, но передумал. Переступив через порог в комнату, он как бы случайно захлопнул кухонную дверь.

Тетя Олимпия снова застонала. Емилиан приподнял ей голову, ложкой разжал зубы и попытался влить в рот цуйку. Но Олимпию вырвало кровью.

От напряжения, страха и жалости к тетке Михэлуке стало дурно и перед глазами все поплыло.

— Мне плохо! Меня тошнит, — объяснил он Емилиану, бросившему взгляд на желтое, как воск, лицо мальчика. — Этот Бенони никуда не годится. Пойду соберу осколки, на кухне весь пол в стекляшках, еще порежетесь! — добавил он, указывая на босые ноги Емилиана.