Михаил Новиков - Природа сенсаций

Сержант сидел, расставив ноги в сапогах, курил, глядел на кусты и думал о женщинах.

Из-за кустов появилась Любовь Степановна.

Сержант, здороваясь, осмотрел ее. «Да, передок у Любашки, — подумал он. — Буфера дай бог».

Действительно, Любовь Степановна, женщина с белыми волосами, взбитыми в виде шара, обладала большим неотъемлемым бюстом, всегда торчащим сантиметрах в тридцати перед нею.

Молча поднялись они в лифте, стоя друг напротив друга.

У двери, обитой коричневой искусственной кожей, Любовь Степановна остановилась, слегка согнувшись и отставив ногу, прижала сумочку к сгибу между бедром и животом и достала из сумочки ключ, проговорив:

— Подожди, Вова. Вот копия ключа. Вдруг подходит?

Копия подошла. Сержант открыл дверь, вынул ключ из скважины и шагнул в квартиру.

Когда Любовь Степановна двинулась по коридору, сержант закрыл дверь, вставил ключ изнутри и машинально повернул его. Затем пошел следом за Любовью Степановной.

Мы теперь можем только теряться в догадках: был ли у Озириса предварительный план или наитие, а может, неясный инстинкт заставил его сделать то, что он сделал.

Факт тот, что он, зеленый князь заурядной пустой квартиры, тайком наблюдавший за продвижением серьезных людей по мглистому коридору, стоило им скрыться в комнате, слетел к входной двери, выхватил ключ из замочной скважины и вернулся обратно на антресоли.

Легчайший шум уловило профессионально чуткое ухо сержанта. Он выскочил в коридор.

— Что ты, Вова? — спросила Любовь Степановна.

— Послышалось, — сумрачно ответил сержант, возвращаясь.

— Много вещей, — сказала Любовь Степановна.

— Похабщина, — заметил сержант, косясь на лампу, нога которой была выполнена в виде женской фигуры.

— Когда-то считалось мещанством, — заметила Любовь Степановна, — а теперь антиквариат.

— Дорогая вещь? — спросил сержант.

— Мне не нравится, — сказала Любовь Степановна. — А это автопортрет Рафаэля.

— Певца? — спросил сержант. — А что-то он одет так странно?

— Художника, — вздохнула Любовь Степановна. — Он нарисовал Аполлона. Гомосексуалист был. И умер на ложе любви.

— Как это? — изумился сержант. — С мужиком?

— Почему? — грустно сказала Любовь Степановна. — С женщиной.

— Прямо когда жил с ней? Умер?

— Ну, говорят так! — сказала Любовь Степановна то ли раздраженно, то ли с беспокойством.

Что еще остается мне добавить? Разумеется, у Озириса в мыслях не было вызывать своими действиями взаимную любовь двух совершенно чуждых ему существ.

Дальнейшая судьба его сложилась так: он эмигрировал. Озирис сам себя продал на Птичьем рынке одному сильно пьющему иностранцу, в тот момент находившемуся у нас в ранге посла, вскоре после чего оба уехали за рубеж. Говорили, что Озирис живет сейчас в Гвадалахаре, имеет великолепные часы.

Сержант и Любовь встречаются регулярно, чаще всего в той самой квартире, которую все же пришлось вскрыть ломиком, а затем врезать новый замок. Но ключи у них есть, печати тоже под рукой, так что стесняться не приходится.

Читатель! Что вызывает жизнь?

Вышеприведенные две — а может, и больше — истории рассказаны, дабы ответить на этот вопрос.

Так вот, жизнь вызывается слиянием клеток и дальнейшей непростой и нелегкой, но известной процедурой. Ей предшествуют события того же сорта, что и описанные в предыдущих частях.

Итак, слияние вызывает жизнь будущую, но также и текущую, и прошедшую. Это мощный мотор! Он в каждом из нас.

Но вот, вообразим ткань наших дней. И выдернем одну нить, любую, наугад, наудачу. Увидим: есть в каждом из сюжетов — а их во всякой жизни развивается одновременно множество (и все, мы помним, ведут к слиянию) — что-то как бы не из той оперы, что-то углом торчащее, вроде культуриста или попугая.

Разберитесь в своей жизни. Оглянитесь на пройденную дорогу! Вы увидите по обочинам неожиданные предметы!

Я, например. Случилось такое: полюбил женщину. Полюбил преимущественно за улыбку, ну и за некоторые еще детали. Но проходит год, другой — я узнаю: зубы у нее из слоновой кости. А ведь улыбку делают улыбкой зубы. Значит, люблю за слоновую кость? И безвестный слон сыграл огромную роль в моей судьбе.

Если же представить неизвестные, неопознанные вещи, события, случившиеся поблизости, но вне нашего поля зрения, — ведь и следы потаенные ими оставлены. Кто, по зову каких маяков свернул с тропы за мгновение до нашего на ней появления?

На дереве выросло сто ветвей. Почему не выросла сто первая? Потому что собака пометила дерево сто раз, внеся сто порций удобрения в почву, а на сто первый раз ее позвал хозяин.

Зачем же?

Да чтобы сказать случайной знакомой:

— Вот мой Рекс.

Мервилино Стронцо пишет: «Человек немногое может охватить своим, условно говоря, мысленным взором в каждый данный момент. Сколько же? Ответ ясен и подтвержден многовековой практикой книгопечатания, а в последние годы — развитием телевидения и электроники, — одну страницу текста. С ее размерами сопоставимы и размеры экрана… Любопытно вообразить, что было бы, если бы наши органы чувств воспринимали информацию иными порциями: в пол, допустим, страницы или в три. Иным был бы мир…»

Все так, и можно только подозревать, отчего поставлен этот, а не иной предел: какая-нибудь допотопная собачка лишний раз не помочилась на то дерево, под которым нежились наши пращуры.

И вот, я стою на улице, случайный прохожий, и вижу, как улетают автомобили в тоннель под Садовым кольцом. Я вижу десятки и сотни лиц, и кажется мне: люди напрасно привыкли скрывать свои знания от самих себя.

О чем думал Дмитрий Досталь, двадцатисемилетний филолог, в дороге? В недлинной дороге: от «Кузьминок» до «Новослободской», далее на автобусе. Сказать — о структурализме? Нет, об этом не думал. И филолог ли? Учитель, бежавший от учеников.

Досталь уволился из школы: по счастью, устроился в Лингвистический институт, но и если б не это счастье, все равно б уволился. Из полутораста школьников, обучавшихся у Досталя, литературу любили двое: мальчик и девочка, странные, неухоженные, в залоснившихся формах. Остальные сто сорок восемь тяготели к музыке «диско». Что было делать?

Филолог тоже любил музыку «диско». За это ученики его уважали. Он себя — не очень, за это же.

О том, куда ехал филолог…

— Вариант, — шепнул друг юности, указывая на девушку в углу.

Это было вчера.

Досталь подошел. Имя у варианта оказалось ошеломляющим.

— Эриния, — представилась девушка.

— Ирина? — переспросил филолог.

Сегодня, часов в одиннадцать утра, ему позвонила мать.

— Спишь? — спросила она. — Интересно, получится?