Томас О'Крихинь - Островитянин

Молодежь на Острове с большим увлечением относилась к этой новой работе. С того времени у них появилась особенная склонность к учению.

В ком-то из нас всегда живет подлинная страсть; во всех них жило влечение к морю, стремление к большой воде. Они были пронизаны шумом ветра, который каждое утро налетал с морского берега, грохотал у них в ушах, прочищая мозги и выбивая пыль из голов.

Хотя Король сидел рядом со мной ежедневно, и оторвать его от меня не удалось бы и молотком железной дробилки, каждый раз, когда мой друг поворачивал голову в мою сторону, он делал это не для того, чтобы мне помочь. Он все время водил взглядом туда-сюда и показывал мне то на уже довольно большую девочку, у которой из носа вытекала сопля, то на другую, у которой была выпачкана щека, то на мальчика, который ему с виду не нравился. Король говорил мне шепотом:

— Ты вон на ту глянь: до чего же у нее нос отвратительный — как кружка!

Лишь в этом он, пожалуй, и был виноват передо мной: Король все время сбивал меня с толку, когда я был поглощен работой. Мы славно ладили, школа нам очень нравилась, но в то же время нам всегда было здорово, когда наступала суббота и нам позволялось бежать шалить и проказничать где только захотим.

Я очень хорошо помню субботу после Дня святого Патрика. Год был прекрасный, спокойный, рыбы дома вдоволь. Вдруг в дверь ворвался мой отец. Он вернулся с поля, хотя время было вовсе не обеденное.

— Что это тебя принесло домой? — спросила мама.

— День очень погожий, тихий, — ответил он. — Если встречу пару крабов, так, может, мне и пара морских окуней попадется, — сказал он и снова вышел.

Стоит ли говорить, что я тотчас увязался следом, и как только он увидал, что я иду за ним, сразу сказал:

— А ты куда собрался?

— Я с тобой. Пригляжу за крабом, если тебе попадется.

Ну так вот. Отец отплыл от причала к соседнему островку и принялся нырять и плавать, опустив голову под воду. Вытащил двух крабов из одной и той же трещины и принес их туда, где я стоял. Папа передал их мне, чтоб были под моим присмотром, — одного самца и одну самочку. Коллахом называют того, который самец, так вот он недолго оставался под моей опекой: раскрыл клешни и схватил меня за большой и указательный пальцы. А мне только и оставалось его выпустить. Я заорал что есть мочи от ужаса. Отец услышал мой испуганный вопль и со всех ног поспешил ко мне. Он сразу же понял, из-за чего я так разохался. Клешня настолько крепко впилась мне в руку, что отцу пришлось оторвать ее от краба. После этого разжать клешню ему удалось, лишь разбив ее камнем.

Вот так-то. Оба мои пальца больше не действовали, и к тому же, в довершение всех бед, — пальцы правой руки. Все вокруг залило моей кровью, а пальцы почернели, что твой уголь. Отец порадовался, что я не лишился чувств, хотя и был к тому очень близок. Подкладкой от своей шляпы он перевязал мне пальцы. Папа думал, что мать очень на него рассердится, что он взял меня с собой, но все обошлось. Сестер сильно расстроило, когда они увидали, что случилось со мною в этот день. Мама спешно опустила мою руку в теплую воду и осторожно промыла ее. И это очень пошло на пользу. Она вычистила всю грязь и занозы, попавшие в рану, отыскала пластырь и наложила его сверху. И я сразу запел «Донал-солнышко».

Пришла седая соседка — справиться, как я. Хоть она и была старой сплетницей, ей вовсе не хотелось, чтоб я остался без пальцев. Я все время буду упоминать ее, потому что по-другому описывать дни моей молодости не выйдет — эта старая женщина так или иначе годами попадалась мне на глаза почти каждое утро. Она ни разу не ударила никого из нас, но, думаю, хоть в чем-то она перед нами провинилась. Наверно, и у нее находились поводы на нас жаловаться, — и на меня, и на мою семью, благослови Боже всех нас.

Ну вот. Отец поймал тогда четырех крабов. Сунул их всех в мешок и прошел немного повыше, выбирая лучшее место. Он провел там чуть ли не весь день и даже дольше, зато вернулся домой не с пустыми руками.

Да. Мой отец набрал полный мешок больших пестрых ставрид, и когда мать высыпала их из мешка, получилась целая куча. Она выбрала из этой кучи самую большую рыбину и передала ее мне:

— Вот, Тома́с, мальчик мой, пойди отнеси это седой.

Я не стал спорить с мамой, хотя дело, которое она поручила, мне было не по нраву, но еще я рассудил, что старая соседка тоже частенько приходила к маме и приносила с собой что-нибудь в подарок, как бы плох или хорош тот ни был.

Я вышел из дому со ставридой в руке и протянул ее ведьме. Старуха вытаращила глаза, удивившись, откуда я ее взял, поскольку она еще не знала, что мой отец кое-что поймал. В то время я не так уж ей не нравился, хотя бывало, что мы не ладили вовсе. Она принялась так хлопотать вокруг меня, что можно было подумать, будто я стал для нее маленьким божеством. Тома́с Лысый, сам хозяин, тоже был дома. И дочь их тоже, и сын, — вся семья в сборе. Они только что закончили есть. Этот прием пищи следовало бы именовать «вечерней едой», а «утренней едой» — то, что ели утром, потому что в те времена у нас ели только два раза на дню.

— Есть у тебя что ему отдать? — спросил Тома́с Лысый, хозяин дома.

— Ничего, кроме того, что у него самого уже есть, — сказала она. — Вот отдам ему дочку, как он повзрослеет еще на пару годков.

Хоть за два года она и не могла наградить меня ничем ценнее того, что самолично произвела на свет, тогда я как раз подумал, что от подобного предложения мне выйдет больше вреда, чем пользы. Эта ставрида, болтовня ведьмы и ее обещания отдать мне свою дочь в жены привели меня в скверное расположение духа. И неудивительно, особенно если подумать о том, что получилось через пару лет.

Первая беда, внезапно настигшая меня за это время, заключалась в том, что я стал ухаживать за девочками, и было в этом что-то посильнее всех прочих занятий, которые я избирал для себя и по-настоящему любил. Дело, которое занимало меня после школы и утром, было доставка посланий, и я овладел этим ремеслом довольно быстро еще до того, как принялся за ухаживания. Раньше я оставлял это занятие без внимания и долгое время предпочитал другие дела, пока не понял, в чем там соль. В то время мне было немногим больше пятнадцати лет, и, конечно, можно заявить, что рано еще молодому человеку в столь юном возрасте навострять ухо в сторону юных девушек, однако старые стихи и пословицы порой превосходят многое из того, что говорим мы сами. Смотри, какой стих:

А мать ей: