Томас О'Крихинь - Островитянин

В то время каждую субботу в городе была ярмарка. Только я разделался со свиньями и продал их, и уже подумывал без промедления выдвигаться домой, как вдруг увидал человека из Дун-Хына — он шел по улице как раз к тому месту, где я стоял. При нем была лошадь с повозкой. Лошадь изрыгала белую пену и порядочно вспотела. Я приблизился к нему, когда он остановился распрячь лошадь, и мне показалось, что он немного спешит. Я сделал такое заключению по виду лошади, потому что обычно ее хозяин был человеком сноровистым и обстоятельным. Как только он распряг лошадь, я подошел и спросил, чем он занят. Тот ответил, что пытается устроить поминки по своей матери, которая умерла в полдень днем раньше. Он взял с собой еще женщину из родни — таков один из обычаев, принятых там с древности.

Я дал ему тестоновый [129] Тестон — мелкая итальянская, позже французская серебряная монета. Наибольшее распространение имела в Италии с конца XV века и во Франции на протяжении всего XVI века. В Великобритании не была в обращении, однако в Ирландии, на землях «старых англичан» — потомков нормандских графов, слово могло означать «мелкая монета», «серебро». Ее эквивалентом были примерно четыре английских пенса. стаканчик спиртного и еще половину такого же стаканчика отдал женщине, что была вместе с ним. Покойница состояла со мной в близком родстве, поэтому я, разумеется, отбросил всякие мысли о том, чтобы ехать на Западный остров или возвращаться к себе домой. Устроитель поминок сказал, что привел с собой другую лошадь — я могу ехать на ней, если хочу последовать за ними. Она везла всего одну бочку темного пива. Возница попросил владельца лавки налить нам выпить. Встреча вышла случайная, и раз уж я все равно не собирался домой и никуда не торопился, то остался с ними, поскольку теперь мне было неудобно отказываться от поездки на поминки, в особенности после того, как я с ними встретился.

Не успели мы отойти далеко, как появился человек еще с одной лошадью. Двое принялись беседовать друг с другом, и за разговором тот, с кем я был, спросил, не сможет ли второй меня подвезти. Тот с готовностью ответил, что, если нам с ним по пути, не стоит даже и спрашивать. Мы приняли еще по одной в этом же заведении. Сначала поставил выпивку человек, что пришел позже, и, еще до того как мы покинули дом, каждый что-нибудь выпил.

— Надо бы мне поехать посмотреть, долго ли еще ждать, пока будет готов гроб, — сказал один. — Наверно, все остальное у них уже готово, а с этим получилась самая большая задержка.

Мужчина уехал, его попутчица — с ним, и тогда я спросил второго насчет темного пива, которое тот должен был везти с собой: неужто в одном месте будут сразу поминки и свадьба?

— Да ты что, мужик, конечно же, нет! Эта бочка для поминок!

— Но я никогда еще не слышал и не видел, чтоб для поминок приготовили столько!

— Да нет, так обычно и бывает, уже давно, — сказал он. — Так что будь уверен: на поминках тоже выставят целую бочку.

Скоро те двое вернулись. Гроб был готов, и оба пошли запрягать своих лошадей.

— Пойдем пешком, — сказал тот, что вез бочку, — а это можем положить в телегу.

Я отправился с ним по Зеленой улице, пока мы не добрались до Средней улицы, где бочку переложили в телегу. Сразу после мы развернулись и скоро встретились с прочей ожидавшей нас родней.

Лошади направлялись на запад, потому что Дун-Хын находится к западу от Дангян-И-Хуше. Двигались мы небыстро — в телегах были хрупкие вещи. Так, напевая ритм, мы брели по дороге, пока не дошли до Бале-ан-Викаре, где и находилось мертвое тело.

Там собралось множество людей, вечер гудел от пения ритма. Всё внесли в дом и распрягли лошадей. Тут же зажгли лампу и вместе с ней несколько свечей. Две женщины вскочили, взяли свечи и поставили их в надлежащее место на конце стола.

Сам я, как только вошел, сел возле двери, но вскоре ко мне обратился хозяин дома и показал на пустой стул в углу. Он сказал мне занять его, пока на нем не уселся кто-нибудь еще. Я был очень признателен хозяину за то, что он так обо мне позаботился, потому как я порядком утомился за эти дни, пока был вдалеке от родных мест. В то же время стул этот стоял не в глухом углу. У меня был хороший обзор на весь дом, удобно глядеть на все, что происходит. Тело покойной положили ногами к огню и головой к двери, а перед ней, с другой стороны, велись все приготовления.

Я недолго просидел в углу, как началось что-то похожее на свадебное торжество, как я и предполагал, когда в первый раз увидел большую бочку в Дангян-И-Хуше. В очаге развели сильный огонь, над ним повесили чайник, а рядом еще два. А потом пошла чистая ярмарка, когда и мужчины, и женщины принялись носиться туда-сюда.

В это время четверо начали обряжать тело в странные одежды — «наряжать в путь на ту сторону», как сказала одна женщина, когда дело было сделано. Вскоре после того как они сели, поднялись четыре девушки, принесли старую дверь и положили ее на две табуретки. Чуть позже я увидел, что все честное собрание стало сбиваться покучнее и собираться вокруг этого стола. Посередине поставили три котелка с чаем: два принесла одна женщина, а один — другая. В них клали чай и заливали его кипятком, покуда три котелка не заполнились до краев. Две другие женщины подавали белый хлеб, пока не уставили всю дверь.

Я пристально наблюдал за всем происходящим. И вот из глубины дома вышел человек с большим белым ведром в руке — оно было наполнено до краев темным пивом, — а в другой руке он держал пустую кружку, примерно на пинту. Как только он поравнялся с первым же человеком у двери — опустил кружку в ведро, наполнил ее и, протянув ему, сказал:

— Прими-ка это от меня.

По-моему, сказанное им прозвучало довольно странно. Наблюдая из угла, я прекрасно понимал, что парень тот опустошит кружку в два счета: я давно знал взявшего ее в руки как горького пьяницу, и следы этого ремесла были хорошо видны у него на лице.

Насколько я видел, сидя в углу, никто из тех, кому подносили пиво, не отказывался — ни от того, чтоб выпить из общего ведра, ни от самого угощения, что в нем было, — до тех пор пока очередь не дошла до меня. Я отказался. Разносивший пиво очень удивился. Не то чтобы я хотел нарушить традицию — я никогда так не поступал, — но мне совсем не был интересен напиток, который разливали; и по чести сказать, мне никогда не нравился его вкус. Увидев это, тот, кто знал, к чему у меня лежит душа — а это был сам хозяин дома, — повернулся, взял бутылку виски и стакан и сказал второму:

— Ты что ли не знаешь, что он темного не пьет?

Он налил мне из бутылки полный стакан, и я выпил. И в самом деле, это оказалось то, что мне было нужно, потому что я все еще не пришел в себя, проведя столько дней вдали от дома. Заметь, не то чтобы я терпел какие-то лишения с тех пор, как уехал, но все же прав был тот, кто сказал, что в гостях хорошо, а дома лучше.