Томас О'Крихинь - Островитянин

— Так там, наверно, и пиво было.

— Было. И какой-то добрый человек дал им напиться вволю, — ответил он.

С наступлением утра подали другое блюдо, но люди из окрестных домов есть не стали, а выпили немного пива, перед тем как мы собрались выходить. Около полудня или часу все собравшиеся отправились на похороны и, когда пришел священник, потянулись на кладбище. Путь был недолгий, потому что церковь, куда ходила эта семья, располагалась в Дун-Хыне.

Поминки заинтересовали меня больше прочего — по той причине, что там была выпивка. С тех пор на поминках обыкновенно выставляют по бочке или две. Я не одобряю такого обычая, поскольку там, где появляется столько выпивки, вслед за тем начинается балаган, а это не пристало дому, где случилась скорбь.

Похороны были в воскресенье. Островитяне, что остались в городе, тоже там присутствовали, и мы добрались домой только ранним вечером. Я часто слышал, как старики говорят, что поездка в город отнимает столько сил, сколько неделя работы дома. Это правда. Но в тот раз мы провели в поездке неделю — из-за свиней, и один из наших сказал насчет этого, что ему бы не хотелось застрять в городе на веки вечные.

Ну и вот. Так пришел конец всем свиньям, которых мы вырастили на крупе из пожертвований и когда-то купили на ярмарке в Дангян-И-Хуше. А если какая свинья случайно и осталась непроданной, большого толку от нее все равно не было.

— Всякому понятно, что не будет от них ни счастья, ни благополучия, — сказал мне однажды поэт.

— А тебя не затруднит объяснить, что ты имеешь в виду? — спросил я.

— О, да мне все ясно, — ответил он. — Как только пришла эта крупа — судно из большого города привезло ее в наши дома, — после этого каждый отправился покупать поросят на рынке в Дангян-И-Хуше, чтоб те ели крупу — вот так история.

— Но ты так и не объяснил, что ты хотел сказать изначально, — напомнил я.

— Но это ведь только половина истории, — сказал он. — Неужто ты никогда не слыхал, что у каждой истории бывает две половины? Вот и у этой тоже. Когда крупа и поросята оказались на Острове, во всем Керри только про это и пели — кто на холмах, кто на пляже; бабы на улицах, простой народ — все только и обсуждали муку и поросят на Острове. А то, что у всех на устах, никогда не даст ни счастья, ни благополучия, — заключил поэт.

— Боюсь, что здесь никогда больше не будет ни поросят, ни свиней, — сказал я ему.

— И я того же мнения, — сказал он.

Мнение его оказалось верным, потому как с тех пор на Бласкете не было ни единой свиньи, ни поросенка, и если молодежи случалось видеть в этих местах поросенка или свинью, они прямо-таки шарахались. Островитянам с того времени пришлось обходиться без свиней, а самые толковые из них говорили, что после таких затрат от свиней все равно никакой пользы.

Прошло не так уж много времени после нашего возвращения, как ко мне зашел мой дядя Диармад. Дела у него были не слишком веселые: его второму сыну нездоровилось, дядя целую ночь не мог сомкнуть глаз.

— Как же это случилось? — спросил я.

— Ох, милый, парень уж наполовину потерял разум.

— Но быть может, этот приступ — начало какой-то болезни, — сказал я.

— Не знаю. Но боюсь, что дни его сочтены.

— Да ладно, старик, успокойся. Часто ведь людям удавалось такое пережить.

— Да, только это началось у него пару дней назад, и с тех пор я его так и не видел.

«Обязательно, — подумал я, — надо к ним сходить. Для меня ведь не такое большое беспокойство посмотреть, как они там справляются, а дядя всегда утешал меня в трудные дни». Я ухватился за эту мысль и отправился прямиком к дяде домой. Когда я пришел, бедный малый был мне совсем не рад, и это мне сильно не понравилось. Мне бы очень хотелось, чтоб у меня нашлось какое-то средство от его несчастья; очень жаль, но у меня его не оказалось.

За сыном они смотрели внимательно, и ему это было необходимо. Дядя сказал мне, что провел все время с тех пор, как я его последний раз видел, без сна, без отдыха и безо всякой радости. Я спросил его, становится больному лучше или хуже.

— Все катится под откос, — ответил он.

Очень жалко мне стало своего старого больного дядю, потому что он часто успокаивал меня и утешал, когда я сам попадал в беду. По мне, было бы лучше, если бы его сын помер совсем, возможно, так было бы лучше и для него самого, потому что смерть — отличный выбор, по сравнению со многим, что выпадает пережить бедному грешнику.

Я ушел из дома Бродяги, и пускай я часто называю его таким именем в своей рукописи, все-таки это неправильное прозвище, потому что он был вовсе не таким, а совсем наоборот. Только в это утро он и правда казался совершенным жалким бродягой — учитывая состояние его дел.

Утром следующего дня дядя зашел ко мне раньше, чем я к нему, и, увидав его, я понял, что никаких добрых вестей он мне не принес.

— Ну вот и ты, — сказа я ему, когда он вошел в дверь. — Наверно, невеселые дела привели тебя ко мне.

— Нет, мой милый. Дела ужасные, — ответил он. — Люди говорят, что его надо положить в больницу, потому что так ему будет лучше — когда рядом с ним доктор; но, сдается, будет очень нелегко везти его в нэвоге.

Правду сказать, такое дело мне не очень понравилось, и я бы предпочел заняться чем угодно, только бы в это не ввязываться. Но ничего не попишешь. Во дни лишений нужно просто подняться и выстоять.

Нас было четверо, мы пошли все вместе — посмотреть, что нам лучше сделать. При этом никто не чувствовал в себе достаточной уверенности, когда мы выходили в море по такой надобности. Без сомнения, это было просто опасно.

Так вот. Когда тебе надобно что-то делать, следует делать это должным образом, прилагая все силы, — или сдаваться. Поэтому мы бросились к нашему лучшему нэвогу, подготовили его со всем тщанием, а затем пошли в дом, где находился буйный.

Часто бывает не так, как полагают. Вот и на этот раз было то же. И в голову бы не пришло, что с ним вообще что-нибудь не так, когда мы надевали на него одежду и все прочее, и к причалу он шел с нами точно так же, как всегда ходил до этого.

Мы отчалили; отец сидел вместе с ним на корме, а мы четверо усердно гребли, пока не достигли гавани в Дун-Хыне. Потом мы пустились в обратный путь, а они двинулись по дороге в сторону Дангян-И-Хуше. За время пути малый не устраивал никаких проделок в присутствии отца, хотя возница, который их подвозил, подумал, что поездка будет нелегкой, если парню не связать покрепче руки.

Отец собрался домой на следующий день, когда сына мирно разместили там, куда его определили. Как только я услышал, что дядя едет домой, — сразу отправился посмотреть, как у него дела, но он весь обратный путь не проронил ни слова.

Прошло еще совсем немного времени, и мне суждено было вынести гораздо худшее испытание, потому что после всех этих событий скончалась моя хозяйка, и мне пришлось выдержать все, что дулжно, дабы предать ее земле. Я был ошеломлен и совсем сбит с толку. Хотя после ее смерти со мною рядом остались две маленькие девочки, от них таких не было никакой помощи. Но даже если бы она и была, в тот день, когда один супруг навсегда покидает другого, у оставшегося все валится из рук, и вот так оно со мной и сталось. Пришлось заниматься попросту всем вокруг, но, несмотря на все мои усилия, из этого зачастую ничего не выходило. В этот раз отчаяние меня так просто не отпускало, хотя я старался стряхнуть его с себя день за днем — и, конечно, тщетно. Не мог с этим справиться; всегда случалось что-то, что раздувало угли моей утраты.