Екатерина Шереметьева - С грядущим заодно

Ну, наконец, конец. Виктория низко поклонилась всему обществу.

— Турунов? — крикнул кто-то, и торопливо, с восточным акцентом: — Со мной в училище был Турунов, друг, Леней звали, — не родственник?

Вот где конец. Чернявый офицер быстро шел к ним. Леша рассеянно взглянул на него, пожал плечами:

— Не знаю такого родственника. Простите.

В непроницаемой метели, на ветру и холоде они были в безопасности. Но это еще не конец. Нет, она вела себя так блестяще. Но Леша… «Откуда он такой? Хорошо идти вот так тесно рядом, чувствовать его руку, вместе шагать, вместе скользить, вместе поворачиваться спиной и пережидать наскок ветра… Леша. Дом уже близко, и теперь за все отвечать самой. Надо все сообразить. Войти надо одной, отпереть свою комнату, потушить свет в коридоре и быстро провести Лешу. Завесить окно одеялом и портьеру пришпилить кнопками. Верхний свет все равно не зажигать. Да, еще замочную скважину заткнуть. Взять у мамы с туалета второй ключ и оставить записку: «Ночую на Подгорной». Я все сделаю. С ним я все сделаю. Необыкновенный он человек…»

— Ерунда это ихнее шампанское. Рюмкой водки угостили бы… — ворчливо, домашним голосом, будто ровно ничего не произошло, сказал необыкновенный человек.

Еще лежали высокие сугробы, морозы не сдавались, но дни заметно прибыли, и солнце, удивительное сибирское солнце слепило, грело, выживало зиму.

Сквозь высокие окна аудитории солнце валилось на головы студентов, и даже на лекции Дружинина вдруг слышались шепоты, шуршанье тетрадей и вздохи. А Сережа посмел написать Виктории записку, и она не отложила ее до конца лекции, а преспокойно развернула: «Что с вашим физиопортретом? То — мудрое вдохновение, то — глупость несусветная. Руфин диагноз: мания влюбленоза, объект — Дружинин. К вашему сведению: у него — внучка, ergo, [14] Историю поэтичную, восхитительную (франц.). он — дедушка. Взвесьте! Примите уверения… С. Черных».

Виктория фыркнула и поскорей ткнулась в носовой платок — пусть думают, что чихнула. Она слушала лекцию, но то и дело пробивались сторонние мысли. Говорят, будто Дружинин у себя в квартире прячет эсеров. Для чего, ради кого рискует? Они же помогли Колчаку. А узнают — что будет с ним? Как Елену Бержишко? Если б Нектарий узнал про Лешу!.. Такие бесстрашные пробиваются через все опасности. Ох этот пальмарис бревис, сколько настрадались, пока отпрепарировали. А интересно, с какими фокусами Дружинин устроит зачет по мышцам?.. «Красные банды», пишут в газетах. И не могут справиться с этими «бандами». И не смогут. Плохо, что опять Колчак наступает. О, звонок…

Сережа весьма таинственно отвел ее в угол коридора.

— «Не отпирайтесь, я прочел…» — Но — кто? Кто, кто? — произнес он трагическим басом. — Неужели?..

Щелкнула его по носу и убежала.

Унковский все добивался: откуда приподнятое настроение? Что случилось, отчего зачастила на Подгорную? И зло высмеивал по очереди Сережу и Гурия.

В коммуну ходила слушать Гурия. Шутя говорила ему:

— Жить не могу без вашего пения.

Могла без конца слушать его, потому что «бросить то слово на ветер, чтоб ветер умчал его вдаль», — неукротимо хотела сама. «Забыть так скоро?» — было ее собственным отчаянием и тревогой.

Гурий тоже готов был петь без конца, но Дуся решительно вставала из-за пианино:

— Аккомпаниатор — он же кухарка — ушел готовить ужин!

А то еще Сережа врывался с кочергой вместо шпаги и перекинутым, как плащ, одеялом и грозно импровизировал нечто:

Мать сказала:

— Ты что-то похорошела, девчонка. Не влюбилась?

Ответила будто рассеянно:

— Уже давно. В анатомию.

Где бы ни была, что бы ни делала — Леша смотрел на нее. Леша и отец — они как-то соединились. И нельзя позволить себе ничего, за что было бы стыдно. И надо участвовать в том, что делают они. И сил столько — девать некуда. Много работала в университете, продолжала обучать Крутилиных, занималась с Петрусем и старшими мальчиками. Настя внезапно уехала — они даже не простились. Анна Тарасовна сказала:

— Ненадолго она. В Славгород. Там вещи дедовы у знакомых оказались. Написали они.

Но Виктории подумалось, что не за вещами Настя уехала, ведь под Славгородом тоже партизаны… Попробовала поговорить о себе с Анной Тарасовной, потом с Наташей, обе ответили: здесь тебе скорее дело найдется. Терпела, ждала.

Вечером привычно села в кресло, как в ту ночь. Но уже не раскрывала учебника, а просто вспоминала все до мелочи.

Вошли в комнату, он огляделся:

— Одна живете?

— Одна.

— Окно — куда?

— Во двор. Ворота справа. А другие налево, в переулок. Только те на замке.

Он снял полушубок, еще раз огляделся, показал на пол у печки:

— Здесь можно растянуться?

— Почему?

— Спать. — И, потому что она глупо смотрела на него, повторил: — Спать.

— Что вы! На кровати же… — проворно скинула покрывало, раскрыла постель: — Вот, я сейчас…

— А вы?

— В кресле. Успею выспаться. Так Раиса Николаевна велела, не спорьте.

Леша не спорил, повел плечами. Увидел, что она достала чистые простыни.

— Это зачем? Я ведь в одежде, только ноги разую. Эх, наследил…

Она стояла с простынями, пока он говорил:

— Чем-нибудь застелите, чтоб я не загрязнил. Хоть и побанился, и в чистое оделся у тети Раи, а все ж…

Но решила по-своему:

— Нет уж. Я хозяйка.

Леша повесил френч на спинку стула и, мягко ступая в толстых носках, подошел к кровати, осторожно улегся:

— Шанго. — Как мальчишка, покачался на податливых пружинах: — Эх, шанго! Встаем в пять. Я, конечно, проснусь. На всякий случай будильник — можно?

— А ужинать-то?

— Завтра. — Он ответил уже во сне.

И сейчас, как тогда, она видела счастливое детское лицо и большую темную руку на белом. И сейчас, как тогда, не могла оторваться. Но тогда она вспомнила, что не все еще меры предосторожности приняты. Побежала в комнату матери, взяла запасной ключ от своей, чтоб никто не мог войти, оставила записку. На туалете сверкнул граненый флакончик французских духов, подарок Нектария. Ее передернуло. «Не хочу. Не хочу. Не может быть».

Завесила свое окно одеялом, заткнула замочную скважину. Лампу на столе прикрыла поверх абажура газетой, чтобы Леше не мешал свет.

И сейчас эта газета на лампе. Только пожелтела…

Двигалась осторожно, оглядывалась на Лешу, но он не шелохнулся, дышал легко, шевелились иногда приоткрытые губы. Совсем как у Петруся. И воздух в комнате был — как на печке у Петруся: овчина и сосна. Тайга.

Села в кресло к столу, взяла учебник химии. Читала и перелистывала страницы, старалась не смотреть на Лешу… «Даю клятву до конца выполнить перед родиной свой долг солдата» — и никто не понял, про какой долг он говорит. А как его настоящее имя? Необыкновенная у него воля! Когда чернявый выскочил — все ведь на волоске, а он так спокойно… Его отец был в ссылке на Подкаменной Тунгуске (и не слыхала раньше про такую). Там же, где Раиса Николаевна. «Тетя Рая». Она «и грамоте, и всему выучила». А «Наталка еще мальком плавала». Сколько ему лет? Лоб со складкой поперек — хмурится часто? Рот большой, а детский. Нос русопятый — широкий и вздернутый. Красивый он? Не надо смотреть, это мешает ему спать.