Исабель Альенде - Игра в «Потрошителя»

Эту ночь он провел без сна, бродил по огромному дому в Вудсайде, накинув поверх пижамы пальто и надев перчатки, ибо скудное тепло, исходившее от батарей центрального отопления, уносили сквозняки: ветер с тревожным посвистом задувал в щели между досками. Келлер прикончил лучшую бутылку вина, перебирая в уме множество причин для окончательного разрыва с Индианой: случившееся лишний раз доказывало узость взглядов и вульгарность этой женщины. Чего она добивалась? Чтобы он отказался от своих друзей, от своего круга? Мимолетные встречи с Женевьевой не имели значения, только человек, так малознакомый со светской жизнью, как Индиана, мог устроить скандал из-за подобной ерунды. Он даже не помнил, что обещал хранить ей верность. Когда это было? Должно быть, в момент ослепления; если и обещал, то чисто формально, на словах. Они друг другу не подходят, Келлер знал это с самого начала, ошибкой было поддерживать в Индиане ложные надежды.

От вина ему стало худо. К утру у него началась изжога и головная боль. Приняв две обезболивающие таблетки и ложку магнезии, Келлер почувствовал себя лучше, смог позавтракать тостами с английским мармеладом и выпить чашку кофе. Ему даже хватило духу полистать газету. У него были планы на этот день, и он не собирался их отменять. Чтобы прийти в себя после мучительной ночи, Келлер долго стоял под душем и вроде бы обрел душевное равновесие, но, собираясь бриться, увидел, что как-то вдруг постарел на десять лет, что на него из зеркала смотрит один из старцев с картины Тинторетто. Голый, он уселся на бортик ванны, разглядывая синие вены на ногах, призывая Индиану и проклиная ее.

Утром залив Сан-Франциско тонул, как обычно, в молочно-белом тумане, скрадывавшем очертания мира. Дымка спускалась, крутясь, по склонам холмов медленной ватной лавиной, приглушая алюминиевый блеск воды. Самый обычный день, с разницей температур в несколько градусов на одном и другом конце моста Золотые Ворота: в Сан-Франциско было по-зимнему холодно, а в четырех километрах к северу сияло осеннее солнце. Для Райана Миллера главным преимуществом этих мест был благословенный климат, позволявший круглый год тренироваться на свежем воздухе. Он уже участвовал в четырех чемпионатах по триатлону: 3,86 километра вплавь, 180,25 километра на велосипеде и 42,2 километра бегом, с весьма посредственным результатом около четырнадцати часов, и каждый раз газеты поднимали вокруг него шумиху, называя «чудом преодоления», и это приводило Миллера в ярость — такая культя, как у него, была настолько обычной среди ветеранов, что не стоило упоминать о подобном увечье. У него, по крайней мере, был превосходный протез, в этом состояло его преимущество перед другими инвалидами, которые не располагали собственными средствами и должны были довольствоваться протезами обычными. Миллер лишь слегка прихрамывал и мог бы танцевать танго, если бы лучше чувствовал ритм и не так боялся выставить себя на посмешище: он никогда не умел хорошо танцевать. В его понимании «чудом преодоления» был Дик Хойт, который участвовал в триатлоне, таская с собой взрослого сына-инвалида, который весил не меньше, чем он сам. Отец плыл, волоча за собой резиновую лодку, где сидел парнишка, вез его на велосипеде, привязав к переднему сиденью, бежал, толкая коляску. Каждый раз, как Миллер видел его на соревнованиях, эта упрямая отцовская любовь вызывала слезы на глазах у сурового солдата.

Поднявшись, как всегда, в пять часов утра, он начал день с гимнастики цигун. Это позволяло ему продержаться до вечера и почти всегда примиряло с совестью. В какой-то книге о самураях он однажды прочел фразу, которую сделал своим девизом: воин, не стремящийся к духовному совершенству, не более чем убийца. После он приготовил себе завтрак, густой зеленый коктейль с количеством протеинов, клетчатки и углеводов, достаточным, чтобы выжить в Антарктиде, и вывел Аттилу на пробежку, чтобы пес не обленился. Он был уже не так молод, восемь лет для собаки не шутка, но энергия в нем била ключом, и безмятежное существование в Сан-Франциско после военной службы казалось скучным. Аттилу дрессировали для защиты и нападения, натаскивали на мины и террористов, он должен был сдерживать врага, прыгать с парашютом, плавать в ледяной воде и совершать прочие действия, которым нет места в гражданской жизни. Пес был глух, слеп на один глаз, но эти недостатки восполнял нюхом, удивительным даже для собаки. Миллер общался с ним жестами, Аттила угадывал его намерения и подчинялся, если считал, что команда осмысленная; в противном случае прикрывался своей глухотой и не обращал на хозяина ни малейшего внимания.

Пробегав час, человек и собака вернулись, тяжело дыша, и Аттила улегся в углу, а Миллер приступил к тренажерам, расставленным наподобие зловещих скульптур по всему лофту, обширному пустому пространству, где, кроме них, еще стояли широкая кровать, телевизор, музыкальный центр и грубо сработанный стол, за которым Миллер ел, программировал и мастерил. На монументальной консоли теснились компьютеры, с помощью которых он напрямую связывался с правительственными службами, покупавшими его работу. Нигде не было видно ни фотографий, ни дипломов, ни украшений… ничего личного, как будто бы человек только что приехал или собрался уезжать, зато на стенах располагалась внушительная коллекция оружия: Миллеру нравилось разбирать его и чистить.

Его жилище занимало весь третий этаж бывшей типографии в промышленном районе Сан-Франциско; здание из бетона и кирпича имело неприветливый вид, зимой его невозможно было обогреть, но там было достаточно простора для беспокойной души Райана Миллера, а также обширный гараж и промышленный лифт, железная клеть, куда при необходимости легко поместился бы танк. Миллер выбрал этот лофт за его размеры и еще потому, что любил одиночество. В доме он был единственным жильцом, а с шести вечера и по выходным улицы квартала пустели.

Через день Миллер ходил в олимпийский бассейн, а в другие дни плавал в заливе. В ту субботу он приехал в аквапарк, рядом с которым мог парковаться бесплатно в течение четырех часов, и вместе с Аттилой направился в «Дельфин-клуб». Было холодно, в этот ранний час только несколько человек бегали трусцой, словно призраки появляясь из густого тумана. Пес был на поводке и в наморднике на всякий случай: он до сих пор мог бежать со скоростью пятьдесят километров в час, разодрать зубами бронежилет, а если вцеплялся в кого-нибудь мертвой хваткой, не было никакой возможности разжать ему челюсти. Миллеру понадобился год, чтобы приучить Аттилу к городской жизни, но он боялся, что если пса раздразнят или застанут врасплох, тот может напасть, и тогда придется его усыпить. Таков был уговор, когда ему отдали Аттилу, но сама мысль о том, чтобы пожертвовать боевым товарищем и лучшим другом, была нестерпима. Миллер был обязан ему жизнью. Когда в Ираке в 2007 году во время штурма ему пулей разворотило ногу, он успел наложить жгут перед тем, как потерять сознание, но, несомненно, погиб бы, если бы Аттила не протащил его больше ста метров под шквальным огнем, а потом прикрыл собой и так лежал, пока не подоспела помощь. В спасательном вертолете Миллер звал своего пса; звал его и в самолете, который доставил раненого в американский госпиталь в Германии.