Петер Эстерхази - Исправленное издание. Приложение к роману «Harmonia cælestis»

И. П. с семьей отдыхают, стучать, значит, не о чем. Но есть еще их родители, мелкая провокация на тему: поедет ли кардинал Миндсенти в Рим. По мнению г-жи П., конечно, это было бы благом для всех, но, зная его несговорчивость и упрямство…(Общераспространенное среди католиков мнение в эпоху Кадара. Это сегодня строптивый кардинал М. стал героическим кардиналом М.)

Перечень знакомых на Западе — от тети Мари до Ирмики и дяди Казмера. Мне взаправду неловко. Я хихикаю про себя, под себя.

Он с готовностью разъясняет хитросплетения родственных связей: Д. Д. — брат Д. Б.; жена Д. Д. — И. X.-младшая, графиня Д. Э. Представляю, как эти менты мудохаются, пытаясь разобраться в сих дебрях. И ржут при этом, что совершенно правильно. Яни, а ну-ка скажи, кто был кузеном сводного брата графа К.? Ржать они начинали обычно при слове «кузен». И, бог весть каким образом, тотчас же превращались из политических ищеек в молодых мужчин, в работяг, в народ. <���В тот же день, 20 июня, пока они ржали в конторе, между Белым домом и Кремлем достигнута договоренность о создании «горячей» линия связи для установления срочного прямого контакта между руководителями двух стран.>

На станции электрички у Римской набережной (думаю, в пристанционной забегаловке) я поднял вопрос о советско-китайской полемике.(…) В связи с китайским вопросом услышал два анекдота— последнее слово зачеркнуто, другим почерком вписано: высказывания: Кто такие китайцы? Это члены-корреспонденты соцлагеря. — Чем занимаются теоретики соц-зма? Разрабатывают тезисы мирного сосуществования соцстран.И этот напыщенный хер — мой отец?

В связи с делом «Извозчика» он должен связаться с И. Т. Хорошо, что не «Возчика» [80] «Возчики» — роман П. Эстерхази, опубликованный в 1983 году. .

…воспользоваться тем фактом, что X. был лечащим врачом его младшего брата.Непременно воспользуется.

Об Э. Б., который сейчас нездоров [агент агенту глаз не выклюет]: Он произвел впечатление больного и сломленного человека. Заключение:(…) Задание состояло в том, чтобы таким образом проконтролировать агента под консп. именем «Магда», который в течение апреля не был задействован.Преследователь преследует преследуемого, как сказано у великого Хейссенбютеля, уточнить где. [Пускай уточняет читатель [81] Преследователи преследуют преследуемых. Однако преследуемые делаются преследователями… — строки из стихотворения «Политическая грамматика» немецкого поэта Хельмута Хейссенбютеля (1921–1996). .] Они следят друг за другом. Шпионят.

<���Из тюрьмы вышел Арпад Гёнц.>

[Отвлекся на пару дней. Вербное воскресенье в Риме, месса с участием папы. Торжественный выход кардиналов, тысячи верующих, чистые звуки мужского хора, взмывающие над площадью, непередаваемая красота собора, сногсшибательное ощущение власти, знаний, традиции, и в центре всего — согбенная и сухая фигура больного папы, которая придает роскошному театральному действу возвышенность и покой. Мне нравится бывать в Риме, здесь я чувствую: быть католиком — это кое-что значит. Когда я стоял там, м. п. у., что на этой площади, в этот момент, мне очень бы не хотелось быть протестантом. А еще: какое безмерное мужество требуется тому, кто решится противостоять этой силе. Ибо то, что я наблюдал, вовсе не походило на склеротическую забюрократизированную контору; в глаза бросалась прежде всего серьезность предлагаемой миру «версии», серьезность католической альтернативы.

Внезапно м. п. у., а ведь понтифик почти ровесник моего отца, точнее Папочки, как я мысленно его назвал. Я думаю о том, что его святейшество тоже скоро умрет, и тогда они встретятся. Ты должен помочь ему, вполголоса говорю я, и слезы брызжут у меня из глаз, я хлюпаю носом, утираю лицо. Религиозных фанатиков здесь более чем достаточно, и со стороны я выгляжу как один из них. От слез начинает болеть голова. При вознесении даров я внушаю толпе, чтобы все думали сейчас и молились о Папочке. Я чуточку растроган самим собой. Недалеко от меня на брусчатке сидят двое гомиков и цапаются друг с другом, грызутся, как умеют (обычно) только супруги. Папа с трудом держится на ногах, с трудом произносит слова. Он кажется мне сейчас центром мира. Я вглядываюсь в лица кардиналов — в общем-то, верующих среди них ничуть не меньше, чем среди людей на улице.

С несколькими знакомыми я навещаю (в Риме) старинного друга моего отца. Когда мы входим в квартиру, хозяин, не успев даже нас поприветствовать, объясняет пришедшим со мной: Нет на земле человека, который страдал бы больше, чем его — указывает он на меня — отец. Я не знаю, зачем он это говорит, но с благодарностью думаю: это мне еще пригодится.]

26 мая 2000 года, пятница

Солнце встало (раньше, чем я). Вчера с моим другом саксофонистом Дешем ездили в Сомбатхей. Хорошо. Все любят и уважают моего Папочку. В игре Деша есть для меня нечто чисто этическое. Этика труда? Внимания? Серьезности? Духовная строгость. Мы, покачиваясь, словно на корабле, едем в его комфортабельном автомобиле, чувствуя себя хозяевами времени и властителями покоя. Двое друзей на волнах задунайского океана. И вдруг он мне говорит: и все эти стукачи, именно стукачи надрывают глотки, только теперь — как защитники нации. На сей раз сердце мое не подпрыгнуло. В этом мирном покачивании все само собой разумеющееся разумелось само собой: если мы говорим — а мы это говорим, — что режим был плох, что он унижал, опускал, перемалывал членов общества, то это и к нам относится. Ведь не может так быть, чтобы все это относилось только к другим, а мы ни при чем. В принципе я думал об этом и раньше, но думал, пожалуй, слишком спокойно и отстраненно. Да, разумеется, и к нам тоже относится, но «мы» ведь вели себя как порядочные. А «отношение» подразумевает всегда нечто конкретное, осязаемое. Но чтобы все было настолько конкретно — на это я не рассчитывал.

Мне кажется, мой отец — метафора нашей страны.

Я впадаю в Архив ни свет ни заря, как какая-нибудь ткачиха на Льнокомбинат. (Его, кстати, снесли.) Возвращаюсь вечером и, не в силах взять в руки газету, бросаюсь в постель, а утром — обратно сюда. Трудно даже представить, как счастлив мог бы я быть после выхода в свет «Гармонии» — как никогда, как ни от одной своей книги. Но это каждодневное ковыряние в дерьме (в моем отце) крепко держит меня в узде… Хотя есть и восторг, утомленная безмятежность. И даже бахвальство — например, когда меня спрашивают в интервью, чем я сейчас занимаюсь, я небрежно бросаю: Ничем. Приятное чувство. Беда только в том, что это неправда: я занимаюсь этим .

Go.

14 сентября, 10 октября, 6 ноября 1963 года