Анна Кардашова - Большой день в жизни Кости

Теперь Костя хорошенько рассмотрел «колхозника». Молодой еще, а морщин много. Глаза, как скобочки, уголками вниз, синие-синие и прячутся в густых выгоревших ресницах. «Добрый»! — решил Костя.

— Страшно было, — продолжал «колхозник» тихим, сипловатым голосом, — снаряды рвутся, мины. Нам самим страшно, а лошади — что они понимают? Ржут, взвизгивают, копытами в стены грохают. Бойцу одному ногу перебили. Ну, мы и решили их выпустить. И пошли, пошли лошадки… — Он показал рукой, куда они пошли. — Тихие пошли, довольные, думали — на водопой. Давно их не поили. Подошли к колоде, опустили морды, а колода сухая. И пошли они дальше, к воротам. Больше мы их не видали.

— Жалко лошадок! — сказала Ира Круглова, моргая глазами.

— Лошадок было жалко, — подтвердил дядя Петя, — но людей еще больше, особенно ребятишек.

Он помолчал, потом сказал каким-то другим, глухим голосом:

— Недавно тут делали раскопки и среди останков нашли детские башмачки…

Наступила такая тишина, что стало слышно, как насвистывает ветер в густой траве. Ребята будто окаменели. Дядя Петя стоял, опустив подбородок на грудь. Потом он поднял голову и ясными глазами поглядел на ребят.

— Румяные, здоровенькие, радость на вас смотреть! Видели бы ребятишек, которые у нас тут были! Оборванные, пропыленные, на щеках грязные полосы от слез. Губки от жажды порваны в кровь… Вот здесь мы их и укрывали, — Петр Гаврилович показал в сторону конюшен. — Все мы, конечно, были хороши, не только ребятишки. Одна девчушка, маленькая такая, — Петр Гаврилович наклонился и показал рукой, какая была маленькая девчушка, — долго на меня смотрела и говорит: «Дядя, ты очень страшный. Ты, наверное, очень старый, но ты добрый, врагов от нас отгоняешь!..» — Петр Гаврилович засмеялся коротким, добродушным смешком.

— А чьи это были ребята, откуда? — спросила Лида.

— Семьи военных тут жили, — ответил дядя Петя, — из разрушенных домов бежали. Не все и добежали-то до нас, по дороге их обстреливали. Сколько они принесли в своих ручках и ножках осколков и пуль! Нашей Раисе, военврачу, много с ними было работы. — Петр Гаврилович помолчал. — Сперва у меня тут немалое семейство было. Ведь командир, он кто? Он — отец. Он и учит, и требует строго, но он и заботиться должен. Молодежь у меня была необстрелянная. Брали мы только крепким боевым духом, верой в победу и дисциплиной. Голоден боец — есть просить не будет. Жажда его мучает — и пить не попросит. А командир должен обеспечить питанием и водой. Если нет возможности — терпит боец. Жара стояла страшная, дождей не было, всюду пожары, гарь. Стены рушатся — пыль, известка… Дышать совсем нечем было. И глаза ест, и горло так дерет, так жжет… Но мои солдаты, хоть и молодые, понимали положение, терпели. Солдат, он на все готов, он и жизнь готов отдать за Родину. А ведь маленькому-то не объяснишь. Как приду, бывало, сюда, ребятишки обступят, хватают за руки: дядя, пить, дядя, пить! А где я возьму? Где? Фашисты прежде всего позаботились: водопровод разбили и все реки и каналы под огнем держали. Было у нас тут немного льда на складе, очищали от опилок…

— А еще бочки у нас были с рыбой, помните? — вмешался «колхозник». — Там рыба во льду сохранялась. Так мы этот лед растапливали и вроде ухи пили. Но и уха эта скоро кончилась. Что делать, где воды взять? Мы от жажды все как помешанные были. Стали колодец тут, во дворике, копать, докопались до воды, а она из-под конюшен, вонючая. Уж я глушил, глушил этот запах хлорными таблетками, все равно невкусная была вода, но и такую пили.

Ребята стояли тесно, слушали напряженно. Тамара Васильевна забыла, что она старшая вожатая. В пионерском галстуке, с такими же округленными, взволнованными, как у ребят, глазами, она казалась девочкой-пионеркой, только большой и толстой.

Костя глотнул и почувствовал, что во рту у него пересохло. «Пускай! — думал он. — Так и надо! Пускай еще больше пить захочется, ни за что не попрошу!»

— Вода у нас тут кругом, вы видели! — говорил Петр Гаврилович ребятам, — а никак ее не достанешь. И ночью-то к ней не подберешься! Повесят фашисты ракету — светло как днем — и стреляют. Но все равно наши бойцы на охоту за водой ходили. Жизнью рисковали, а приносили воду. Немного, конечно, сколько там в котелке или во фляжке уместится. Жажда всех мучила, но воду мы давали с большим разбором: ребятишкам, раненым, бойцу, который подвиг совершил. Глоток воды считался у нас большой наградой!

Худощавый военный быстро взглянул на Петра Гавриловича, повернулся к ребятам и сказал, блестя глазами и улыбаясь:

— Слушайте, что я вам скажу! Пил я такую наградную воду! Дорвался! Не вволю, конечно, но все-таки всласть попил!

Ребята заинтересовались:

— А за что вам была награда?

— В разведку с одним лейтенантом ходил.

— Ой, расскажите! — как девочка вскрикнула Тамара Васильевна.

— Расскажи, расскажи, — подбодрил его Петр Гаврилович.

Военный обдернул сзади гимнастерку и, быстро поворачивая голову на тонкой шее то к Петру Гавриловичу, то к ребятам, начал громко, с азартом рассказывать.

— Вон дерево, видите? — он показал на небольшое раскидистое дерево на гребне вала. — Так за этим деревом, по другую сторону вала, фашисты вырыли окопчик. Засели и стреляют. Петр Гаврилович дает задание: снять автоматчиков. Одному лейтенанту и мне. А сколько их там, в окопчике, — неизвестно. Ползем, они стреляют, а мне не терпится. Ох, думаю, как мы тихо ползем! Вскочил бы — живо добежал!..

— Ну и убили бы тебя! — спокойно вставил Петр Гаврилович.

Военный усмехнулся:

— Молодой еще был, не понимал. Уговорились мы с лейтенантом так: он махнет рукой, и мы бросим гранаты. Ползем. У меня уже руку с гранатой сводить стало, не могу терпеть, а мы все ближе, ближе. Вот он, окопчик, уже слышно, как говорят… Тут, наконец, лейтенант махнул рукой, мы гранаты бросили — взрывы, крики… Я не помня себя вскочил в окоп… Ну, конечно, французской борьбой пришлось заняться…

— А как? — закричали ребята. — Как вы боролись?

— Вот так и боролся. Фриц тяжеленный как прыгнет мне на спину! У меня аж все кости затрещали. Сидит на мне и заламывает руки назад. Я изловчился, как дам ему головой в подбородок! Он залился кровью и выпустил меня. Я в него выстрелил, он и упал. Вот вам и вся французская борьба!

Ребята восторженно зашумели.

— А сколько их там оказалось? — спросил Коля Тимохин.

— Четверо. Всех из окопа выкинули. А наследство они нам богатое оставили: четыре пулемета и ящики с патронами. Как их тащить? Вынимаю из кармана моток телефонного кабеля, — запасы-то всегда при мне. Привязали мы кабель к пулеметам, обмотали ящики и поползли. Когда дрались, то и про жажду забыли, а тут сверху палит, сами ползем, да еще пулеметы с ящиками тянем, так нас жажда скрутила — невозможно! Кругом копоть, чернота, а нам все вода чудится, будто где-то блестит, где-то дрожит… Но зато когда доползли, — военный даже зажмурился от удовольствия, — старшина нам по полной крышке от котелка налил. Пейте, говорит, сладкая, из реки! Смотрю и не верю: это мне снится или правда вода? Я сперва губы смочил, сразу легче стало. Глотать старался понемножку, но сколько ни тянул, все же она скоро кончилась. Верно, сладкая была, не то что из-под конюшни!