Эльвира Барякина - Заговор молчания

— Ну будь благородной женщиной, — принялся увещевать он Марику. — Хочешь, я тебе тоже какую-нибудь пользу принесу? Тебе итальянские колготки нужны? Фирменные! У меня всего одна пара осталась.

Что ни говори, но соблазнять слабых женщин Пряницкий всегда умел.

— Ты подлый шантажист, — бессильно вздохнула Марика. Хорошие колготки были ее страстью, и Жека прекрасно это знал.

— Значит, купишь водки?

— Нет. Куплю портвейна.

— Вот и славненько. Пока!

Стоило Марике положить трубку, как из-за кухонной двери показался длинный нос бабы Фисы.

— Портвейн пойдет покупать! — всплеснула она руками. — Женский алкоголизм, милочка, — это, между прочим, горе в семье!

На прошлой неделе у бабы Фисы нежданно вылечился радикулит, что было очень плохой приметой: без него она становилась нестерпимо активной.

— Горе в семье — это безумные старушки, — проворчала Марика и поспешно скрылась в сестринской комнате.

Упаковка рюкзака была почти завершена: оставалось только как следует попрыгать на нем для утруски и затянуть тесемочки.

— Вот, теперь можешь быть спокойна за свое здоровье, — довольно сказала Света. — Тепло будет — ни одна простуда не прицепится.

— А также ни один парень, — вздохнула Марика. — Все девчонки будут крутить в колхозе любовь, а я буду крутить завязки от ватных штанов.

— А тебе срочно надо, чтобы все мужчины попадали к твоим ногам?

— Думаешь, в меня нельзя влюбиться?!

— В тебя? Ну, разве что с первого взгляда. Пока получше не узнаешь.

Марика всю жизнь была избалована мужским вниманием. Вокруг нее постоянно вертелись мальчишки: в деревне, куда ее отправляли на каникулы, они гонялись за ней, чтобы поцеловать; во дворе у нее был персональный «жених» Гоша Тимофеев; в школе — еще куча приятелей. «Гулянье» с ней было столь же престижно и почетно, как обладание магнитофоном, мотоциклом и дядей — капитаном дальнего плавания.

Марика никогда особо не старалась быть популярной. Это выходило как бы само собой — естественно и без надрыва. Более того, в качестве эксперимента она иногда позволяла себе побыть стервой — просто для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но и хлопанье дверьми и страстные разборки с кавалерами шли ей на пользу. Ее считали «знающей себе цену».

Единственным человеком, который не спешил круглосуточно восхищаться Марикиной красотой и умом, была Света. В отличие от младшей сестры она никогда не придавала особого значения нарядам и посиделкам с гитарой, считая их бесполезной тратой времени.

— Принцесса подъездного значения, — подтрунивала она над Марикой. — Кому ты пытаешься пускать пыль в глаза?

— Всем! — кипятилась та. — У тебя, между прочим, никогда в жизни не было столько женихов!

— О, господи, как я несчастна, что за мной не ухаживает ни один малолетний пэтэушник! Ведь мы могли бы с ним до рассвета торчать на лестничной площадке, плевать на пол и писать на стенах матерные слова!

Вольно или невольно Марика заражалась ее скептицизмом по поводу своих кавалеров. Света была для нее как Америка, которую нужно было догнать, перегнать и удивить. И если сестра насмешливо воротила нос от Марикиных достижений, то, значит, они действительно ничего не стоили.

Окружающие с детства воспринимали Свету всерьез: никто из ее ровесниц не перечитал столько книжек, никто не мог похвастаться таким количеством пятерок в дневнике, никого, кроме нее, не посылали во всесоюзный пионерлагерь «Артек». И Марика со всеми своими мальчиками терялась в лучах ее славы, как свет настольной лампы среди яркого дня.

«Вот вырастешь как Света, возьму тебя на рыбалку», — обещал Марике дедушка.

«Бери пример со Светланы — она никогда не раскидывает свои игрушки», — говорила мама.

«Золотой ребенок! — восхищались гости. — Читает, учит уроки, родителям не мешает… Сразу видно: далеко пойдет».

А другой ребенок (только что скакавший по дивану и с хохотом валившийся на гостей) стоял в дверях и молча дул губы. Им-то восхищались только как «хорошенькой девочкой». А Света была еще и «умненькой».

Как только старшая сестра поступила в МГУ, Марика тут же собрала вещички и поехала смотреть, как она там устроилась. До этого ей никогда не приходилось быть в Москве. Огромные проспекты, высотные здания, правительственные кортежи, несущиеся по улицам, — все это произвело на нее неизгладимое впечатление. Марика ходила по улицам с округлившимися от восторга глазами и все повторяла: «Хочу тут жить! Хочу тут жить!» Это был новый, блистательный и роскошный мир.

По правде говоря, родители не были особо счастливы, когда Марика объявила им, что тоже собирается на учебу в Москву. За Свету они были спокойны — она была разумным и трезвомыслящим человеком. А вот младшая дочь с ее буйным темпераментом и импульсивностью вполне могла ввязаться в какую-нибудь историю.

Но Марику уже было не остановить. Слишком сильно она хотела новых событий, новых горизонтов и новых знакомств.

Первым московским разочарованием стала для нее студенческая бедность. В Горьком ей совершенно не нужно было задумываться о пропитании и о карманных деньгах. А здесь, в Москве, ежемесячная стипендия и присланные из дома шестьдесят рублей разлетались в считанные дни.

Но самое досадное заключалось даже не в этом. Привыкшая к повышенному вниманию к своей персоне, Марика с удивлением обнаружила, что Москва вовсе не собирается носить ее на руках просто за красивые глаза. Здесь было полным-полно хорошеньких длинноногих девочек, жаждущих успеха.

Выйти за рамки «принцессы подъездного значения» оказалось ой как нелегко!

Не то чтобы Марика осталась совсем без ухажеров — многие парни считали ее весьма привлекательной. Но среди них попадались либо иногородние студентики с невзрачной биографией, либо ненадежные и бестолковые типы вроде Жеки Пряницкого.

Лишь однажды Марике показалось, что судьба улыбнулась ей.

Они познакомились в очереди в театральную кассу. Билетов было мало, а театралов — много. И тогда к Марике подошел Олег и предложил лишний билетик.

Надо признаться, новый знакомый сразу произвел на нее впечатление. Небрежно, как о чем-то незначительном, он упоминал о своей дружбе с академиками, рассказывал смешные истории о членах ЦК, описывал интерьер дачи Пугачевой… А как виртуозно он цитировал Овидия! Уже за одно это в него можно было влюбиться без памяти.

На следующую встречу Олег прикатил на черной «Волге». Шофер в кроличьей шапке открыл ему дверцу.

— Я на сегодня свободен?

— На сегодня — да, а завтра как обычно в восемь тридцать.

Выдав ошарашенной Марике белую розу в целлофановом конверте, Олег поцеловал ее в запястье.

— Как я рад вас видеть!