Эльвира Барякина - Заговор молчания

— Вера Никаноровна, председатель, — представилась она Лядову.

Тот сдержанно пожал ей руку:

— Здрасте.

— Иностранца-то привезли?

— Привезли. — Лядов поднялся на цыпочки, выглядывая в толпе Мишу и Алекса. — Степанов! Эй! Подойдите сюда!

Никаноровна внимательно осмотрела прибывших.

— Он из какой газеты? — спросила она у Миши.

Но вместо него отозвался сам американец:

— Я не из газеты. Я филолог: изучаю русский народный фольклор.

Профессия «филолог» сразу не понравилась Никаноровне. Было в ней что-то созвучное слову «прокурор».

— Нет у нас никакого фольклора, — на всякий случай сказала она. — Вы лучше сейчас сходите пообедайте, а потом я познакомлю вас с нашим парторгом и он расскажет вам про коммунизм.

Никаноровне уже неоднократно приходилось иметь дело с иностранцами, и по личному опыту она знала, что самое главное — это как следует их кормить: тогда они становятся покладистыми и не жалуются начальству.

Никаноровна самолично проследила за расселением студентов в общежитии, после чего их вновь погрузили в автобус и отвезли на поля.

— В правление! — велела она колхозному шоферу Гаврилычу.

Тот услужливо подсадил ее на подножку газика.

— Поедешь как барыня!

— Да с тобой поедешь! — проворчала она. — Ты небось уже с утра нализался: вывернешь меня в первой попавшейся канаве.

У Никаноровны третий день было плохое настроение. В прошлые выходные она ездила в Москву к дочке Зое, и на беду та сводила ее на выставку кошек.

Всякого насмотрелась Никаноровна на своем веку, но такого, чтобы у кошки нос был ровнехонько между глаз, а уши сломаны посередине, она не видала.

— Уродка, что ли? — спросила она дочку. — Поди, мамашка ейная пестицидов нажралась, пока брюхатой ходила.

— Это порода такая! — снисходительно поморщилась Зоя. — Эта кошка четыреста рублей стоит.

Вот тут Никаноровне и поплохело. Весь день и всю ночь она думала о плоскомордой скотине. Мыша ей не словить — это точно. Тогда за что ж деньжищи такие давать?

Это было тем более огорчительно, что Никаноровна вот уже второй месяц пыталась выпросить в районе денег на постройку нового овощехранилища. Но начальство уперлось и ничего не давало. А тут — четыреста рублей за подобное недоразумение природы!

— Ничего ты не понимаешь! — рассердилась Зоя. — За нас за обоих столько не дадут, даже если мы вобьем внутрь носы и сломаем уши.

По дороге домой Никаноровна заехала в район и вновь подняла вопрос об овощехранилище.

— Кошкам носы на лоб натягивать у них деньги есть, а на овощехранилище нету! — горячилась она. — А зимой вы чего жрать будете? Кошек плоскомордых?

Речь Никаноровны произвела должное впечатление, и хоть денег ей опять не дали, но зато пообещали прислать студентов на уборку картошки.

Некоторое время Никаноровна и Гаврилыч ехали молча.

— Как думаешь, загубят студенты картошку? — спросила председательша.

— А то! — отозвался Гаврилыч. — Они всегда так делают.

Никаноровна страдальчески поморщилась. Лето было сухое, и план еле-еле натягивался. Конечно, студенты кое-что сделают, наряды закроют, но ведь халтурить будут! Часть урожая в землю втопчут, часть сгноят, часть на кострах запекут и слопают… Председательша знала, что Взывать к студенческой сознательности совершенно бесполезно. Времена, когда советская молодежь готова была трудиться на совесть за большое человеческое спасибо, давно канули в Лету.

— О, глянь-ка, Никаноровна! — воскликнул Гаврилыч, выворачивая к школе.

Ванька, младший сын председательши, резво катил по дороге садовую тачку, полную какого-то металлического хлама.

— А ну притормози! — велела шоферу Никаноровна. — Ванька! Стой, поросенок!

Завидев маму, Ванька наподдал и через секунду скрылся за воротами школьного двора. Никаноровна ринулась за ним.

У крыльца школы уже возвышалась внушительная гора металлолома. Директор торжественно выкладывала привезенный лом на весы и, смотря по обстоятельствам, журила или хвалила добытчиков:

— Николаев! Умничка! Десять килограммов! А у тебя что, Аникин?

— Леечка, — тоненько пояснил худенький первоклассник.

— Даже килограмма не будет! И тебе не стыдно?

Аникину было стыдно. Он потерянно шмыгал носом и жаловался на то, что все действительно ценное и ржавое давно разобрали его старшие братья.

Никаноровна догнала своего отпрыска в тот момент, когда Ванька, поднатужась, выкладывал на весы оградку, которую она приготовила на могилу покойного мужа.

— Ванька, паразит, да что ж ты делаешь?! — крикнула она.

Ванька прижал оградку к груди:

— Маманя! Не отдам! А то мне похвальную грамоту не дадут!

— Я сейчас тебе такую грамоту на заднем месте нарисую — своих не узнаешь!

Тут к Никаноровне подскочил какой-то парень.

— Надо отдать! — настойчиво зашептал он. — А то перед иностранцем неудобно.

Никаноровна оглянулась. Это был Миша-переводчик. А его американец стоял неподалеку и с интересом наблюдал за происходящим.

— Скажите, а зачем вам столько старого железа? — в удивлении спросил он.

— Партия велела, комсомол ответил: «Есть!» — звонко отозвался Ванька.

— Ты еще не в комсомоле! — оборвала его мать. — Райком распорядился организовать сбор металлолома. Поставил нормативы…

— И все школьники обязаны что-нибудь сдать?

«Что он суется, куда не просят? — в сердцах подумала Никаноровна. — А то не знает, что этот металлолом будет гнить здесь три года, пока в городе придумают, что с ним делать!»

— У нас все что-нибудь обязаны сдавать государству, — с достоинством произнесла она. — Вот и приучаем подрастающее поколение с детства. Хотите, я вам нашу Доску почета покажу? У нас там такие передовицы есть — закачаетесь! Одна мясо сдает, другая молоко…

— Я бы предпочел с людьми поговорить, — сказал, улыбаясь, американец. — Мне бы хотелось записать ваши поговорки, частушки…

«Этого еще не хватало!» — в испуге подумала Никаноровна.

— Ну, с людьми поговорить — это затруднительно, — нехотя сказала она. — У нас в колхозе все с утра до вечера работают — бездельников мы не держим. Вон за три километра отсюда пасека есть. Там дед Пахом живет, его и расспрашивайте.

Дед страдал склерозом и посему помнил только одну песню: «Какая ель, какая ель, какие шишечки на ней». Так что вреда от него не предвиделось.

Несолоно хлебавши, Алекс и Миша направились назад к общежитию.

— Не знаю, много ли ты тут накопаешь, — проворчал Степанов.

— Накопаю! — беззаботно отмахнулся Алекс. — Можно будет школьников порасспрашивать. Или старушек. Они всегда много чего интересного знают.

Советская деревня удивляла его все больше и больше. Дома — как с открыток девятнадцатого века, люди, отличающиеся от своих далеких предков лишь незначительными деталями одежды (у кого куртка из болоньи, у кого сапоги резиновые)… Заборы, куры, колодцы…