Крис Краус - I love Dick

Сильвер

Калифорнийские голубые сойки вопили за окнами хозяйской спальни. Сильвер сидел облокотившись на две подушки, печатая и поглядывая сквозь стеклянные двери на террасу. Покуда они с Крис спали вместе, им редко удавалось встать до полудня, как бы они ни старались это изменить. Пока Крис еще дремала, Сильвер варил первый кофе и нес его в спальню. Затем Крис рассказывала Сильверу о своих снах, а потом о своих переживаниях, и лучшего, более чуткого и внимательного слушателя, чем Сильвер, было не найти. Затем Сильвер шел за тостами и вторым кофе. За кофе разговор переходил в другое русло, становился более общим, охватывая все и всех. Они считывали отсылки друг друга и чувствовали себя умнее, когда были вместе. Сильвер и Крис входили в пятерку самых начитанных людей среди своих знакомых – истинное чудо, ведь ни один из них не заканчивал достойное учебное заведение. Ей было так спокойно рядом с ним. Сильвер, Сильвалиум, полностью ее принимал, и она пила кофе маленькими глотками, чтобы освободить голову от утренних сновидений.

Сильверу сны никогда не снились, и в своих чувствах он разбирался едва ли. Поэтому они иногда играли в «Объективный коррелят» – игру, придуманную для выманивания его чувств. Кто является метонимическим отражением Сильвера? Студент художественной школы? Их собака? Сторож cо склада «Дарт Кэньон»?

Они окончательно просыпались к одиннадцати, и кульминацией их беседы, как правило, становилось бурное обсуждение чеков и счетов. Пока Крис снимает независимое кино, им придется как-то выкручиваться: пара тысяч тут, пара тысяч там. В свое время Крис купила или взяла в аренду с правом выкупа три квартиры и два дома, которые они пересдавали с наценкой, а сами ютились в пригородных трущобах. Она держала Сильвера в курсе их ипотек, налогов, доходов от аренды и счетов за ремонт. К счастью, помимо этого примитивного заработка, работа Сильвера при содействии Крис становилась достаточно прибыльной, чтобы компенсировать расходы от ее собственной. Ярая феминистка, Крис часто чувствовала себя так, словно она вращается на огромном елизаветинском колесе Фортуны, и ухмылялась мыслям о том, что для продолжения своей работы ей необходима финансовая поддержка мужа. «Кто тут независимый?» – требовал ответа сутенер от героини Изабель Юппер, шлепая ее на заднем сиденье в фильме «Спасай, кто может (свою жизнь)». «Служанка? Чиновник? Банкир? Нет!» Да уж. В эпоху позднего капитализма хоть кто-то свободен по-настоящему? Поклонниками Сильвера были в основном юные белые мужчины, которых тянуло к более «трансгрессивным» элементам модернизма, героическим сценам человеческих жертвоприношений и пыток, легитимированным Жоржем Батаем. К себе в блокноты они вклеивали копии знаменитой фотографии «Расчленение на сто кусков» из батаевских «Слез Эроса» – цареубийство, запечатленное на фотопластины французскими антропологами в 1902 году. Батаевские мальчики усматривали блаженство в лице агонизирующей жертвы в тот момент, когда палач отпиливал последнюю оставшуюся конечность. Хуже того – они грубили Крис. Встречаясь с Сильвером Лотренже для Обмена Мнениями после его лекций в барах Парижа, Берлина и Монреаля, Мальчики не терпели никаких преград (тем более в виде жены, к тому же непривлекательной) между собой и Великим Мужчиной. В ответ Крис выкачивала деньги из растущего авторитета Сильвера, устанавливая все более высокие расценки. Хватит ли немецких денег и двух тысяч долларов из Вены, чтобы оплатить ее счет в лаборатории в Торонто? Нет. Лучше бы попросить Дитера о суточных. И все в таком духе. Около полудня, выпив Кофе Номер Три, слишком взвинченные, чтобы думать о чем-то кроме денег, они хватались за телефон.

Появление Дика стало передышкой от привычного планирования. Теперь они планировали вещи совсем другого рода. В то субботнее утро они еще не успели допить кофе, как уже принялись обсуждать второй раунд писем, жонглируя ноутбуком Сильвера, тостами и кружками с кофе. Сильверу, щепетильному редактору, не нравилось, как звучало его первое письмо. Тогда он написал вот так:

Крестлайн, Калифорния

10 декабря 1994 года

Дорогой Дик,

засыпая вчера, я придумал отличное название для наших писем: ménage à deux . Но утром оно показалось мне слишком однозначным и слабоватым. Затем ли мы с Крис провели всю прошлую неделю в полном хаосе, чтобы всего лишь превратить нашу жизнь в текст? Пока я готовил кофе, я додумался до идеального решения, которое поможет быстро пересмотреть позиции. Видишь ли, Дик, мы с Крис спорили, стоит ли отправлять тебе письма, которые мы написали прошлой ночью. Они – безумная квинтэссенция нашего психического состояния, и ты, бедняга, не заслуживаешь роли объекта столь онанистской страсти. Я так и вижу наши четырнадцать страниц, строка за строкой вылезающие из твоего заброшенного факса. Само то, что мы всерьез это обдумывали, – уже безумие. Эти письма не предназначались тебе; они стали диалектическим разрешением кризиса, который так и не наступил. И потому я решил отправить тебе это краткое уведомление:

Дорогой Дик, в среду утром я отвожу Сильвера в аэропорт. Мне надо с тобой поговорить.

С любовью, Крис

Что ты на это скажешь? Наверняка не ответишь.

Сильвер

Всю свою жизнь начиная с девятнадцати лет Сильвер Лотренже хотел стать писателем. С огромным кассетным диктофоном в багажнике «веспы» он объездил Британские острова и на несовершенном английском взял интервью для французского литературного коммунистического журнала у всех литературных звезд – Т. С. Элиота, Виты Сэквилл-Уэст и Брендана Биэна. Он впервые оказался вдалеке от своей пережившей холокост семьи, которая обитала на неприглядной улочке Пуассонье, и это была свобода. Спустя два года, учась в Сорбонне вместе с Роланом Бартом, он написал эссе «Функция нарратива в течении истории». Оно было опубликовано в престижном литературном журнале «Крити́к». Остальное – история. Его история. Он стал специалистом по нарративу, не его создателем. Шла Алжирская война, был объявлен призыв во французскую армию. Он начал разъезжать, преподавая то в Турции, то в Австралии, и наконец попал в Америку. Сейчас, сорок лет спустя, он писал об Антонене Арто, пытаясь обнаружить хоть какую-нибудь связь между безумием Арто и безумием Второй мировой войны. За все эти годы Сильвер не написал, в сущности, ничего, чем был бы доволен, и ничего о Войне (что одно и то же). Он помнил, как Дэвид Рэттрэй сказал однажды об Антонене Арто: «Это словно заново открыть истины гностицизма, мысль о том, что эта вселенная безумна…». Что ж, Арто был довольно безумным, Дэвид тоже. И, возможно, сейчас вместо того, чтобы быть несчастным, Сильвер тоже мог обезуметь? Он продолжил: