Валентин Крючков - На крутом переломе

— А спрос какой за это? — шумел, зло ругаясь, отец, торопливо сплевывая табак, попавший в рот.

— Да можно сказать, что людей просто попугали: на директора, главного инженера и еще на несколько человек, повинных в этом безобразии, сделали начет.

— Что это такое?

— Вычли в пользу государства. По месячному окладу с каждого.

— И все?

— Все.

— За это сажать надо. Всю реку загадили, а к ним гуманность проявили. Ее не в таких случаях проявлять надо.

Вспомнив поездку к отцу, Никаноров поймал себя на мысли: почему же не выкраивается времени съездить к своим родителям? Ведь это тоже безответственность. Интересно, о чем сегодня отец заведет разговор? А ведь заведет обязательно.

«Ильич оказался на редкость дотошным, просто не знаю, как это случилось, но все же выследил нас. После тренировки мы договорились встретиться и немного погулять с Любой по городу, сходить на выставку художников Поволжья.

Солнечно. На исходе март. Днем доходит до семи градусов тепла, а к вечеру холодает: иногда от ноля до пяти градусов мороза. Хожу без головного убора, в джинсах и японской куртке, которую мне подарил к дню рождения отец.

Я сидел на скамейке, возле памятника Добролюбову, что на театральной площади, и ждал Любу. У нее сегодня репетиция, здесь, в академическом. Я написал про театральную площадь. А ведь площади такой и нет. Официально. А так, негласно, она существует. Здесь всегда многолюдно. Особенно вечером, когда идут представления. Люди встречают счастливцев на всех направлениях и спрашивают: нет ли лишнего билетика. В театр попасть не так-то просто. Из его стен вышли ныне ставшие знаменитыми Нечайлов, Муряева. А Геннадий Расторгаев? Комментарии, как говорится, тут не требуются. Может, со временем и Люба станет звездой? Как же тогда мы будем с ней жить? Может, к ней и подступиться нельзя будет. А кем стану я? Чемпионом? А дальше что? Разве мало быть чемпионом? В спорте — это вершина. А кто ближе к своей вершине, я или Люба? Спортсмены на этой вершине долго не держатся. У артистов нахождение на ней куда длительнее. Да и популярность у них больше, чем у спортсменов. Ну и размечтался. А вот, со стороны служебного входа, появилась Люба. На ней было бледно-голубое полупальто, с чуть-чуть расширенными плечиками, а на голове — голубая шляпа, с длинными полями, голубые туфли и черные колготки с замысловатым рисунком. Выглядела она обалденно красиво. Эффектно. С ней вообще невозможно ходить — все засматриваются. Когда мы поздоровались, она подставила щеку и я поцеловал ее, потом взяла меня за руку, и мы неторопливо пошагали на выставку. До чего мне нравились такие прогулки! Мы говорили обо всем, что нас волновало, что нам казалось интересным. И говорили легко и свободно. У нас не было друг от друга никаких секретов. Хотя, наверное, это и не совсем так. У каждого человека все же есть в жизни такое, о чем он не поделится ни с кем. Даже с самым близким человеком. Неужели такое возможно? Что мне, к примеру, скрывать? Свои отношения с Ильичом? Может быть. У нас они особые. А кому это интересно? У таких, как Люба, мне кажется, всяких тайн больше. Они, красивые, и созданы для тайн. У нас с ней есть тайна. И она нас сближает. Особенно наши отношения укрепились после того, как мы несколько раз съездили к ним на дачу. По лестнице поднимались в мансарду. Там, что и говорить, холодновато. Но мы нашли выход из положения: стали включать электрокамин. От комнат, что внизу, Люба потеряла ключ. И на дачу мы ехали только тогда, когда дома у обоих кто-то был. В мансарде интересно. Но мне кажется, нас выследил сторож. И вообще, я не хотел ездить в сад, но разве против Любы устоишь? Хотя ты и мастер спорта. Сила всегда покоряется красоте.

После выставки Люба позвонила домой. Я стоял рядом и все слышал: ей ответила мать, сказав, видимо, что уйдет к кому-то в гости. И мы поехали к Любе. Не знаю, что со мной происходит. Я потерял голову. Ради Любы готов на все. У меня к ней самые серьезные намерения. Однако, вот что странно: она избегает разговоров на эту тему. Я спрашиваю ее:

— Почему ты не хочешь, чтоб все у нас было, как у людей?

— Разве у нас не как у людей?

— Ты же прекрасно понимаешь, о чем я?

— А тебя отношения наши не устраивают?

— Не в этом дело.

— Тебе что, плохо со мной? И давай сменим пластинку. У меня впереди выпускные экзамены. А сейчас, чтобы меня приняли в труппу театра, много будет зависеть от рекомендации Чубатого. Как он скажет, так и будет. Играть мне в основном составе или не играть — зависит полностью от него. Ты ведь хочешь, чтоб я играла?

— Конечно.

— Поэтому замуж мне сейчас нельзя. Надо детей рожать. А делать этого я не хочу.

— Почему?

— Фактура испортится. — Она неожиданно приподнялась. Взяла мои руки и приложила к своим грудям. — А ты не бойся! Потрогай. Какие они? Упругие?

Я кивнул головой.

— Ну так вот, — продолжила Люба. — После родов, когда начну кормить ребенка, груди обмякнут и повиснут, как у старухи. И живот одряхлеет. На нем складки появятся. И давай не будем об этом.

Она нагой пробежала по комнате, несколько раз повернулась на одной ноге, как балерина, помахала ножкой, потом остановилась около меня, сладко потянулась и сказала:

— Поцелуй и возьми меня. На руки. Мне нравится, когда ты меня носишь. Носишь ты, мой милый и сильный.

Мы пообедали и вышли погулять. Смешно или не смешно, но Люба потащила меня в кино.

Мне было приятно сидеть с Любой, прикасаться и чувствовать ее тепло, всю ее рядом с собой и думать о ней, моей любимой, единственной. И только одно маленько огорчало мои отношения с ней: она не хотела детей. Что же за семья без детей. Так и Никаноровы выведутся. А может, и в самом деле, пожить какой-то период без детей? Есть же такие семьи? Но ведь дети, всем известно, — цветы жизни. Я — отец. В этой роли я себя пока еще четко не представляю. Наверное, родители подскажут, как жить, где жить. А ведь вопрос: где жить? У нас или у них? А может, где-то одним? Где? Квартиру нам не поднесут на блюдечке. Лучше, если Люба согласится жить у нас. Да и к себе позовет — пойду. Я без нее уже не смогу! Не смогу! Я готов все время целовать и обнимать ее. И мне кажется, это желание безгранично. Как хорошо любить и быть любимым! В таких случаях даже и говорить не надо. Погас свет. И на экране, крупным планом, во всем величии и неповторимости, воспетый бессмертным гением Пушкина и выделенный лучами современных прожекторов, предстает всадник на вздыбленном коне. Петр Великий. Он и в самом деле велик. Это настоящая эмблема города Ленинграда! Герб его.

Все время в кино я думал о Любе. И уже одно то, что сейчас мы выйдем и расстанемся, меня печалило. Я думал только о ней — все остальное казалось мне незначительным, неинтересным. И даже бокс — мое будущее, моя слава, как говорил тренер, казался теперь приземленным, маленьким квадратом ринга. Видимо, все мое будущее — это Люба. И только Люба. Единственная. Неповторимая.