Вадим Прокофьев - Наш Артем

Однажды, приехав на дачу к Мечникову, Федор застал в гостиной офицера. В этом доме военных он еще не встречал. Если судить по погонам, офицер этот — артиллерист. Федор удивился. Ну, был бы, предположим, военный врач — все понятно. А артиллерист?! Федор решил не мешать и направился к двери, чтобы уйти в мастерскую, но услышал:

— Федор Андреевич, вот кстати. А я, признаться, боялся, что вас в Париже задержали дела. Знакомьтесь…

Офицер щелкнул каблуками. Федор улыбнулся. Ему вдруг вспомнился рассказ сельского кузнеца о том, как однажды в кузню завалился полицейский исправник и потребовал, чтобы коваль сменил ему на шпорах колесики. Дело пустяковое, да где взять новые? Исправник сунул кузнецу два пятиалтынных: «Эти с малиновым звоном будут».

У французского офицера не было шпор. Илья Ильич пригласил гостей к себе в кабинет. Оказалось, что этот коллонель (полковник) — профессор и преподает в военном училище.

Федор плохо понимал, о чем толковали Мечников с полковником. Французский язык давался ему нелегко. Но все же было ясно одно — Мечников просил офицера преподать молодому человеку начатки баллистики, правила артиллерийской стрельбы и вообще приобщить его к военному делу. Полковник сдержанно улыбнулся, выслушав ученого. Если следовать его просьбам, то этот молодой человек должен пройти программу курса не только военного училища, а знаменитого Сен-Сира. Федор несколько растерялся. Значит, Мечников тогда не шутил. Значит, он серьезно уверен в том, что революционеру необходимы военные знания. Конечно, необходимы! Но тогда почему сегодня приглашен только он один? В школе полно народников, социалистов-революционеров. Вот они с радостью ухватились бы за подобные занятия. Как же, револьвер, бомба — это их родные брат и сестра. А школьные народники пока что больше налегают на кулаки, наверное потому Мечников и не пригласил их. Впрочем, это только его, Федора, догадки. Подумал о кулаках и невольно посмотрел на пальцы правой руки. Ведь давал себе зарок — не отвечать на выходки этих, с позволения сказать, «революционеров», да разве утерпишь! Какой-то лохматый верзила замахнулся на него волосатым кулачищем, ну и… пришлось немного охладить его пыл. Только Федор не рассчитал, перестарался малость и вывихнул себе два пальца. Теперь уже поджили, а первые два дня и писать не мог.

Уже несколько раз парижская полиция предупреждала, что если подобные драки повторятся, то школу придется прикрыть.

Французской полиции только и нужен предлог. Ведь царское посольство все время намекает Сюрте на нежелательность существования школы.

— Федор Андреевич, вы рассеянны. Да, да! Я спрашиваю: согласны ли вы несколько расширить круг своих познаний и не только в области социальных теорий, а, так сказать, практических?

Конечно, он согласен, но как быть с языком? Ведь господин полковник, наверное, не говорит по-русски, а он, Федор, не слишком-то силен в разговорном французском.

Выход был найден Ольгой Николаевной. Она готова взять на себя роль переводчика, но только с одним условием: профессор не должен злоупотреблять специальными терминами.

Теперь у Федора и вовсе не оставалось свободного времени. Днем работа, вечером школа или занятия военным делом в Севре. А занятия оказались интересными. Вскоре профессор понял, что артиллерия его ученику действительно ни к чему, зато стрелковое оружие русский парень изучал внимательно. Беда только, что на дачу не притащить, скажем, пулемет «максим». Пулеметы же особенно заинтересовали Федора. Вот это оружие! Шестьсот выстрелов в минуту, прицельная дальность тысяча — тысяча двести шагов, просты в обращении и сравнительно легки. Конечно, беда в том, что они пожирают уйму патронов и через каждые шестьсот выстрелов в кожухе закипает вода. Ей нужно дать время остыть или заливай новую, хоть водовозную бочку вози с собой. Зато в городе, на баррикадах, пулемет просто незаменим.

Однажды профессор представил Федору двух офицеров, тоже артиллеристов, и сказал, что они проведут с ним практические занятия. Офицеры оказались людьми деловыми. Уже через несколько дней они привезли на дачу полное солдатское обмундирование и передали Федору. Ольга Николаевна куда-то отлучилась, а Федор никак не мог понять — к чему эта куча одежды. Офицеры объясняли, отчаянно жестикулируя, перебивая друг друга, и Федор, наконец, понял, — они хотят провести его под видом денщика на полигон, где пристреливается оружие, и в первую очередь пулеметы. Вот это здорово!

Вряд ли кто-либо заговорит с денщиком. Как сказать по-французски «слушаюсь», он знает, да и Ольгу Николаевну попросит подправить его произношение. А впрочем, и это неважно. Во Франции говорят на стольких местных диалектах, что эльзасец, к примеру, не поймет бретонца, а парижанин — какого-либо жителя с Ривьеры.

Конечно, известная доля риска в этом предприятии есть. Если Федора разоблачат, то ему тюрьма, а офицерам — суд. Было над чем подумать. И прежде всего Федора заинтересовало, какими мотивами руководствуются эти два французских военных. Федор не очень верил в то, что офицеры разделяют взгляды русского революционера или даже сочувствуют ему, но, с другой стороны, если они не сочувствуют, то, значит, занимаются с ним, Федором, получая за это какое-то вознаграждение. Но ведь он им денег не платит. Неужели Мечников?

Так ничего и не выяснив, однажды утром Федор, облаченный в солдатский мундир (который оказался ему маловат), сопровождал, держась на почтительном расстоянии сзади, двух артиллеристов. Сначала ехали каким-то, пригородным поездом, потом пересели в армейскую двуколку. Дорога шла лесом. Обычная лесная дорога, где на каждом шагу из-под земли выползают как змеи корни деревьев, а по лицу, если зазеваешься, хлещут ветки. Таких буковых старых-престарых лесов Федор никогда не видел. И невольно смотрел под каждое дерево, его занимала мысль, а растут ли в этом лесу грибы. Он, пожалуй, и расспросил бы об этом своих спутников, но его останавливало присутствие ездового. Не стоило дразнить гусей, ведь и во французской армии, так же как и в российской, нижним чинам не положено заговаривать с их благородиями.

Лес внезапно расступился, открылась огромная поляна. Даже не поляна, а целое ополье, конец которого сливался с горизонтом. Действительно, трудно выбрать лучшее место для стрельбы, если, конечно, поблизости нет жилья.

Фура остановилась у караульного помещения, напоминавшего уютное шале где-нибудь в пригороде Парижа. Федор хотел было соскочить на землю, но его остановил сердитым взглядом офицер. Из караулки вышел капрал, лихо откозырял, смешно выставив вперед перед лбом ладонь, и заговорил с «учителями», как со старыми знакомыми. Один из офицеров небрежно кивнул в сторону Федора, протягивая капралу какую-то бумагу, тот мельком глянул в нее, снова отдал честь, и только теперь Федор заметил, что в обе стороны от караулки, прячась в невысоком кустарнике, тянется колючая проволока. «Как же туда въезжают?» — едва успел подумать Федор, как капрал что-то крикнул в дверь караульного помещения, и, к удивлению Федора, проволока стала раздвигаться. Она оказалась натянутой на подвижные колья. Фура выехала на территорию полигона, офицеры шли следом, весело болтая, и Федор понял: видимо, все обошлось. Но он ошибался. Через несколько сот саженей они вновь подъехали к караульной будке, снова, уже другой капрал, внимательно прочел бумагу, оглядел Федора, как-то странно качнул головой, потом скрылся в своей конуре… И заскрежетал ворот. Из кустов снова поползла проволока.