Рохинтон Мистри - Хрупкое равновесие

К «Музаффару» они пришли уже в сумерки. Мужчина отказался от денег. «Мне все равно надо было в эту сторону», — сказал он.

В доме находился работавший на складе племянник, он остался сторожить магазин.

— У меня печальные новости, — произнес он при встрече. — Дядя скончался в результате несчастного случая.

Портные были настолько измучены, что не смогли оплакать потерю и даже в полной мере ее осознать. События вчерашнего дня на базарной площади смешались с прочими трагедиями в их жизни.

— Спасибо, что пришли сообщить нам об этом, — механически проговорил Ишвар. — Я приду на похороны, и Ом тоже придет, если почувствует себя лучше.

Мужчине пришлось четыре раза повторять, что дядю Ашрафа уже похоронили, прежде чем до них это дошло.

— Не тревожьтесь — вы можете жить здесь, пока не поправитесь, — сказал родственник. — Я еще не решил, как поступить с домом. И, пожалуйста, дайте мне знать, если вам что-то понадобиться.

Портные легли на пустой желудок — есть не хотелось. Чтобы не взбираться на второй этаж, Ишвар расстелил матрасы внизу, рядом с прилавком. Ночью Ом метался в бреду.

— Нет, не надо ножницы дяди Ашрафа! Дайте зонтик! Я врежу этим бандитам по первое число!

Ишвар в страхе проснулся и на ощупь нашел выключатель. По простыне расползлось темно-красное пятно. Он очистил рану Ома и всю оставшуюся ночь просидел рядом, следя, чтобы повязка не сползла снова.

Утром он частично волоком, частично на руках доставил Ома в благотворительный медицинский пункт. Кастрация вызвала у врача отвращение, но не удивление. Время от времени к нему попадали жертвы кастового насилия из ближайших деревень, и найти управу на инициаторов этих преступлений не удавалось. «Недостаточно оснований для открытия дела» — была обычная отписка, даже если потерпевший потерял палец, руку, нос или ухо.

— Вам повезло, — сказал врач. — Операция проведена грамотно и рана хорошо зашита. Парню надо недельку полежать, и все будет хорошо. — Врач продезинфицировал рану и наложил новую повязку. — Не разрешайте ему ходить, иначе может снова открыться кровотечение.

Ишвар заплатил врачу из денег, отложенных на свадьбу, и спросил, хотя заранее знал ответ: «А детей он сможет иметь?»

Врач покачал головой.

— Но ведь сам член остался?

— Отрезано то, где вырабатывается семя.

Помня слова врача, Ишвар всю дорогу, шатаясь, нес племянника на руках и дома аккуратно уложил на кровать. Он нашел подходящий сосуд, чтобы Ом мог мочиться, не ходя в уборную. Соседи дяди Ашрафа избегали портных. В небольшой кухоньке, где когда-то тетя Мумтаз готовила еду на семью из шести человек и еще на двух учеников, теперь стряпал незамысловатые блюда Ишвар. Даже дорогие воспоминания детства не могли его утешить. Портные молча поглощали пищу у изголовья кровати Ома.

Через неделю Ишвар вновь отнес племянника к врачу. Жертв вазэктомии легко было определить на улице по пятнам гноя у паха, особенно если на них была легкая одежда.

— Он почти здоров, — сказал врач. — Теперь ему можно ходить — но осторожно. — Денег за второй визит он не взял.

Из медицинского пункта портные тихонько добрели до полицейского участка и сказали, что хотят написать жалобу.

— Моего племянника сделали кастратом, — сказал Ишвар, не в силах сдержать рыданий.

Дежурный офицер смутился. Он решил, что произошла новая межкастовая стычка — очередная головная боль для полиции.

— Кто это сделал?

— Врачи из Центра планирования.

Полицейский облегченно вздохнул.

— Это нас не касается. Обращайтесь в Центр планирования. Пусть сами разбираются.

«Скорее всего, — подумал полицейский, — там опять спутали стерилизацию с кастрацией. Визит в Центр прояснит ситуацию».

Покинув полицейский участок, портные медленно поплелись в Центр планирования семьи. Ишвар был рад, что не надо спешить. За последние три дня у него очень усилилась боль в паху, на которую раньше он не обращал внимания, переживая за племянника.

Ом заметил необычную походку дяди и спросил, в чем дело.

— Ничего особенного. — Ишвар поморщился от боли, которая волнами распространялась по его ногам. — Побаливает после операции. Скоро пройдет. — Но сам понимал, что ему становится хуже — утром он заметил, что стали опухать ноги.

В Центре, как только Ишвар произнес слово «евнух», его отказались дальше слушать.

— Убирайтесь, — приказал офицер. — Мы сыты по горло невежеством людей. Сколько раз объяснять? Стерилизация не имеет ничего общего с кастрацией. Почему вы не ходите на наши лекции? Почему не читаете наши брошюры?

— Я понимаю разницу, — сказал Ишвар. — Взгляните сами, и вы увидите, что сделал ваш доктор. — Он дал знак Ому, чтобы тот спустил штаны.

Но когда Ом стал расстегивать пуговицы, офицер подбежал и удержал его за пояс.

— Я запрещаю раздеваться в моем офисе. Я не доктор. И меня не интересует, что находится в ваших штанах. Если мы вам поверим, тогда все кастраты в стране сбегутся сюда, обвиняя нас в своих бедах и стараясь выманить как можно больше денег. Знаем мы эти фокусы. Это приведет к тому, что работа Центра остановится, и страна погибнет под тяжестью неуправляемого роста населения. А теперь вон отсюда, пока я не вызвал полицию.

Ишвар умолял его не делать этого или хотя бы мельком взглянуть, что сделали с племянником. Ом шептал дяде на ухо, умоляя того не плакать. Офицер угрожающе двинулся на них. Портные попятились. После того, как они оказались на улице, дверь тут же закрыли, повесив объявление «Закрыто на обед».

— Неужели ты и правда думал, что нам помогут? — сказал Ом. — Разве тебе не ясно? Мы для них значим не больше животных.

— Заткнись! — оборвал его Ишвар. — Все из-за твоей глупости.

— Вот как! Значит, из-за моей глупости мне отрезали яйца? И в стерилизационный лагерь привезли по моей вине? Это все равно бы произошло. На базаре схватили всех. Если уж на то пошло, это твоя вина. Ты был одержим мыслью приехать сюда и найти мне жену. А могли бы жить в безопасности на веранде Дины-бай.

Глаза Ишвара наполнились слезами.

— Ты хочешь сказать, что нам следовало прятаться на веранде до конца наших дней? Что за жизнь, что за страна такая, если нельзя ездить, куда мы хотим? Разве грех посетить родные места? Женить племянника? — Не в силах сделать больше ни шага, он сел на тротуар, весь дрожа.

— Ну, пойдем же! — сердито прошептал Ом. — Не устраивай спектакль на улице! Стыдно!

Но дядя продолжал плакать, и Ом сел рядом с ним.

— Я не то хотел сказать, твоей вины тут нет, не плачь.

— Эта боль… — Ишвара била дрожь. — Она везде… И такая сильная… Я не знаю, что делать.

— Пойдем домой, — мягко произнес Ом. — Я помогу тебе. Дома ты отдохнешь, положив выше ноги.