Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

Было что-то трогательное в Буськиной отзывчивости на всякую чужую печаль, но в этой отзывчивости, скорее всего неосознанно, содержалось самоутверждение, хотя и присутствовала природная доброта. Вообще, доброта, пожалуй, была ведущим качеством его натуры. Мне всегда почему-то хотелось разозлить его, сбить с него благодушие и скрытое самодовольство. Я смутно догадывался, что все эти Буськины качества — лишь хлипкая защита от серьезности мира. Я любил его, и поэтому мы часто спорили в последние годы…

Машина плавно и неспешно катила по набережным. Так водят только пожилые и очень спокойные шоферы, я бы никогда не смог овладеть этим стилем езды.

Слева проплыла чернота Александровского сада, потом — мокрый, отблескивающий в свете желтых прожекторов памятник Петру, туманно-желтая, подсвеченная Сенатская площадь, блеснули подфарники встречного «Москвича».

Автомобили крохотными замкнутыми мирками обращались в пасмурной вселенной вечернего апрельского города. А я вспоминал давний наш с Буськой спор.

Произошел он полгода назад. У Буськи тогда подошла очередь на новый «Москвич», он продал своего старого «стилягу» и пришел занять денег. Разговор получился неожиданно интересный и памятный. Мы слегка выпили, потому что Буська был не на колесах, а я никуда не собирался.

Свет осеннего вечера вплывал в комнату через незашторенное окно, в камине с тихим шорохом горели сухие поленья, и охристые блики колеблющегося пламени ложились на дубовый вощеный паркет. Как все непьющие люди, Буська от спиртного становился напряженным, но в тот раз после рюмки коньяка раскраснелся и повеселел, в зрачках его разгорелся тот самый веселый и упрямый огонек.

— Тебе неохота заиметь четыреста двенадцатый? — спросил он, глаза были пристальными и насмешливыми.

— Пожалуй, нет, — бездумно вглядываясь в огонь камина, почти машинально ответил я.

— А чего? Прием лучше, больше обзорность, и, по-моему, салон нисколько не меньше твоего. Словом, современная машина есть современная машина, — последние слова Буська выговорил как-то особенно вкусно и смачно. И мне стала немного смешна и завидна эта его увлеченность.

— Это дело привычки. Моя телега мне нравится, и, пока она бегает, менять не буду, — сказал я и поднял бутылку, чтобы налить Буське еще коньяка, но он отодвинул свою рюмку и, усмехнувшись, сказал:

— Эх ты, фетишист.

Я не донес рюмку до рта.

— Что значит фетишист?

— Ну, просто ты — профан в технике. Нет, нет! — останавливающим жестом он вытянул вперед короткопалую руку в ответ на мой, видимо, слишком удивленный взгляд. — Автомобиль ты знаешь и чувствуешь как дай бог любому инженеру.

— А тогда при чем тут профан?

Буська усмехнулся лукаво и весело, дернул себя за бородку, потом пятерней поскреб начинающее лысеть темя, что у него всегда являлось признаком возбуждения.

— Видишь ли, по типу мышления есть конструкторы и неконструкторы независимо от рода занятий.

— Ну-ну, — поддразнил я, почувствовав, что разговор становится интересным.

— Это довольно сложно, но… — Буська замялся.

— Валяй, постараюсь преодолеть свою тупость, — не без насмешки сказал я, потому что почти всегда Буськины рассуждения выглядели довольно плоско.

— Ну, хорошо, — слегка надувшись и сделав глубокомысленное лицо, согласился он. — Дело в том, что конструктор никогда не одушевляет технику, даже если он самый непробиваемый идеалист. Конструктор может столкнуться с непонятным и неожиданным, с противоречивым результатом. Ну, скажем, двигатель крутится не по часовой стрелке, а наоборот, или вообще не крутится, не выдает расчетной мощности. — Буська грустно улыбнулся, — что и случается зачастую.

— Ну, дальше, — подбодрил я.

— Дальше конструктор начинает исследовать разными способами, снимать характеристики, проверять кинематику — способов много, можно даже взвешивать на багажных весах или безменом, когда дойдешь до полного обалдения. Конструктор не знает, приведут ли данные способы к искомому результату, но действует так, как будто это возможно. Значит, он придерживается определенной методики и понимает, что дело не в этом соединении металлических деталей, называемых двигателем внутреннего сгорания, а в незнании самого конструктора, неумении обнаружить ошибку. А неконструктор, делая то же самое, будет думать о двигателе как о живом существе, наделенном волей, — «не хочет заводиться», и будет злиться на этот железный механизм или, наоборот, воспылает к нему симпатией, если он вдруг поведет себя неожиданно хорошо. Поэтому не-конструктор — фетишист. — Буська снова поскреб пятерней темя и смолк, безуспешно стараясь скрыть выражение превосходства, невольно проступавшее на его волосатой физиономии.

— Но какое отношение это имеет ко мне? Я потребитель, а не создатель техники.

— Вот ты и относишься к своей устаревшей машине, как к живому существу. Тебе жаль расставаться с ней, даже если ты поймешь и оценишь более современный автомобиль. Ты питаешь к ней нежность. — Буська торжествующе и лукаво посмотрел на меня и отвел взгляд.

— Не вижу в этом ничего плохого, — возразил я, немного удивленный оттого, что он четко выразил слова ми то, что я ощущал очень давно. — Всадник всегда любил свою лошадь, моряк — свой корабль. Почему же мне не любить свою машину?

— Вот поэтому ты — неконструктор, у тебя нет специфического мышления. — Буська наклонился вперед, взял кочергу и поправил головешки в камине, они разгорелись еще ярче.

— Ну, не знаю, — сказал я, слегка уязвленный, — мне приходилось заниматься всякими работами, и, по-моему, особой тупости в обращении с техникой я не выказал.

— Да ты ничего не пошит, — снова завелся Буська и поскреб темя. — Можно блистательно разбираться в технике и все уметь руками — это талант. А конструкторское мышление — это другое. Я тоже люблю технику. Для меня телефон или тот же двигатель внутреннего сгорания — просто чудо, но чудо закономерности. Я понимаю это, — он легонько постучал себя пальцем по лбу, — головой. А вот таланта нет. Я никогда не придумаю ничего сногсшибательного, но всегда замечаю несовершенство и чувствую закономерности. Понимаешь?

— Не очень, — честно признался я.

— A-а, с тобой говорить, как с бульдозером, — он заерзал в кресле.

— Так зачем ты торчишь в этом своем КБ? — спросил я.

— Я же сказал уже, к люблю это дело, но вот бог не дал. Поэтому-то и нишу эти популярные книжечки, — печально снизив голос, ответил Буська.

— Из чистой любви к технике? — поддел я.

Он лукаво улыбнулся, глаза снова зажглись хитроватым упрямым огоньком.

— Видишь ли, я действительно люблю всякую технику, люблю бескорыстно. Так почему не извлечь выгоду из своей бескорыстной любви?