Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

— Я просил у Ивана двое, чтобы он не вздрагивал, но ты выходи и дальше, если не появлюсь вовремя.

— Скандал будет, — снова зевнув, ответил Толя.

— Ничего. Машину пустую не оставят, а кроме тебя работать некому. Потом я приеду и все улажу.

— Ладно, счастливо.

— Будь, — я повесил трубку.

Автобус уже увез отработавшую смену. На площадке было тихо… Я сел в свою машину, завел двигатель и, закуривая, вдруг почувствовал будоражащий, но холодный азарт, который приходит к игроку, когда уже сданы, но еще не открыты карты. Пальцы слегка дрожали, когда я втыкал передачу.

В половине девятого я уже въезжал в свой двор. Сразу же развернул машину носом к воротам и, чувствуя некоторое разочарование, что не встретил Наталью, и вместе с тем довольный этим, потому что сейчас не до лирических разговоров, я вбежал в парадную, достал из почтового ящика ключи и вошел в настоявшуюся тишину квартиры, аккуратно запер за собой дверь.

Разобрать и собрать секцию батареи было делом пяти минут. Я поставил стол на место к окну, взвесил на ладони сверточек в шуршащей бумаге, хотел было сунуть в карман, но почему-то развернул и поймал себя на том, что смотрю на эту штуковину не своими глазами.

Когда я просил диспетчершу Веру не посылать меня на утреннюю заявку, потому что мне нужно застать дома приятеля, то говорил почти правду. Хотя тот, которого я собирался повидать, никогда не был моим приятелем и даже не вызывал человеческого интереса. Просто он сильно понадобился сейчас и, пожалуй, был единственным в городе, а может быть, и в стране, кто мог принять мое предложение.

Я ехал по суматошным утренним улицам в свете погожего апрельского дня и мысленно прикидывал разговор с этим человеком, пытался взглянуть на предстоящую комбинацию его глазами, как только что в кухне его глазами рассматривал штуковину, тяжелым комочком притаившуюся в нагрудном кармане моего пиджака…

На «железке» человек этот был когда-то известен очень немногим как заурядный дилетант. Никто не знал его настоящего имени, и шпана, батрачившая на разных акул, прозвала его Хмырь. Он появлялся на «железке» маленький, сутулый, в мятом и пыльном демисезонном пальто, которым побрезговал бы даже старьевщик, ни с кем не общаясь, угрюмо зыркая по сторонам черными навыкате восточным я глазами, выкупал у какой-нибудь старушки пустяковый крестик или колечко и исчезал. Шпана чувствовала в нем чужака и не любила. Было это лет пять назад, тогда мне уже надоело батрачить на Арона, и я собирался организовать свое дело и внимательно присматривался ко всем, кто появлялся на «железке», — к постоянным перекупщикам-батракам, к изредка заглядывавшим сюда акулам-работодателям и работникам сыска, не обижавшим своим вниманием «железку». Надо отдать должное последним: они очень старались и, пожалуй, не зря получали свою зарплату, но поймать мелкого перекупщика дело такое же трудное, как изловить карманного вора, даже еще сложней.

Карманника можно застукать только с поличным, при свидетелях ухватив его руку в чужом кармане, а батрака, даже застав на покупке какой-нибудь вещицы с рук (хотя это тоже трудное дело), не в чем обвинить. Батрак сказал бы, что покупает вещицу в подарок любимой жене или бабушке, и доказать, что он систематически скупает драгоценности для перепродажи, на таком единичном случае практически невозможно. А уж добраться до акулы, на которую работает батрак, и вовсе трудно: батраки не выдают акул, потому что это верная тюрьма самому батраку. Акула же может погореть только на сбыте крупной партии товара еще более крупному перекупщику, зовущемуся по терминологии «железки» «ямой». Но ямы тоже не просты и не испытывают особого желания устроиться на казенные харчи. Правда, я никогда не имел дела с ямами. С тех пор как бросил Арона и запел собственный бизнес, я решил не связываться с ними. Я предпочитал сбывать те неинтересные штуковины, которые приносили мне разные крахи, без посредников.

Всегда найдутся какие-нибудь люди, удачно поторговавшие на рынке мандаринами или мимозой и желающие приобрести по сходной цепе золотые побрякушки. Я тщательно подбирал этих людей, и за несколько лет у меня появились добрые знакомства в нескольких южных республиках. И этих знакомств вполне хватало для того, чтобы не испытывать затруднений с реализацией, ведь предприятие мое было не слишком большого масштаба, — словом, я был и акулой и ямой в одном лице, это требовало больших хлопот, но зато у меня было меньше шансов заинтересовать своей скромной персоной ленинградский сыск. И батраков я подобрал себе не слишком алчных и наглых — главное таких, которые не продали бы меня не только из соображений собственной безопасности. При всем при том я понимал, что без хорошей глубокой ямы в моем деле не обойтись, но не хотел иметь дело с теми, кто заочно правил этой «железкой» и кто рано или поздно должен был попасть для интересной беседы в тот облицованный розоватым гранитом дом, что стоит в начале Литейного.

Быть может, по этим соображениям или из праздного любопытства я стал лет пять назад присматриваться к сутулому, крючконосому Хмырю. Шпана, конечно, не ошиблась в своей оценке — Хмырь был дилетантом. Но то, что он — нищий, как презрительно отзывался о нем Крах, было заблуждением. Этот лупоглазый, похожий на чистильщика сапог — айсора человечек мог купить с потрохами всю «железку». Его платежеспособность я выяснил довольно просто.

В один прекрасный день я сыграл роль банального лоха, идущего сдавать в скупку бабушкины драгоценности. Выходя из дверей пункта, в котором потоптался минут пять, я неловко застегивал пальто и держал в левом кулаке довольно привлекательную штуковину и при этом корчил недовольную и рассерженную мину. Разумеется, Хмырь сразу засек меня. Еще бы, я ведь для него и старался. Он шел за мной до самого Невского. У «Титана» поравнялся и тихо спросил:

— Вы хотели что-то продать в скупочном?

Я посмотрел на него как на привидение, растерянно пробормотал: «Нет, нет», — и прибавил шагу. Он заглотил эту наживку.

Где-то возле Марата ему удалось завоевать мое доверие. Мы разговорились. Я посетовал, что в скупке предлагают слишком малую цену, а потом в каком-то дворовом скверике, как последний фрайер, показал ему из крепко сжатой и слегка подрагивающей горсти ту штуковину и заломил несусветную цену.

Он торговался только для виду.

Так мы познакомились, а уж завербовать его своей ямой было лишь делом техники. И я отучил его от вольной дилетантской охоты на «железке», сдавал то, что попадалось стоящего. Мы даже сдружились настолько, насколько это возможно при деловых отношениях. Постепенно я догадался, что этот маленький сутулый Хмырь — крупный воротила какого-то артельного бизнеса.