Валерий Мусаханов - И хлебом испытаний…

— Очень хорошо, — сказал я. — Значит, в твоем алмазном фонде будет хоть одна настоящая вещь, — и достал сигарету.

— Да, да. Смейся, смейся… Весело, да? А если это кто-нибудь увидит? — Рафаил расстегнул все пуговицы пальто, дышал шумно, отрывисто, как локомотив на холостом ходу.

— Ну, Рафик, — сказал я, уже испытывая раздражение, — надеюсь, ты не собираешься выставлять свои сокровища на публичное обозрение. И что, я тебе насильно вталкиваю эту хреновину? Не хочешь — не надо. Я предложил тебе первому… по старому знакомству.

— Хорошо. И куда ты пойдешь?

— Ну, это уже нескромный вопрос. Ты не волнуйся, есть такие кашалоты, которые могут заглотить и не такое, — я вытянул пепельницу на приборном щитке, положил недокуренную сигарету и спросил тусклым усталым голосом. — Куда тебя подбросить? Мне правда некогда.

— Некогда ему! Комиссионные он хочет, — заворчал Рафаил и вдруг громко взвизгнул. — Никаких комиссионных! Завтра приходи и получи!

— Сегодня, Рафик, — сказал я устало и безразлично.

— Ты что, из меня глупенького делаешь? — завизжал Рафаил.

— Не ори, — я взял сигарету из пепельницы, затянулся. — Сегодня, Рафик, понимаешь? В двадцать три ноль-ноль я должен принести деньги либо вернуть эту хреновину. Если не то и не другое, то тебе, Рафик, завтра придется потратиться на букетик, хотя не знаю, где меня будут хоронить… Такие, брат, дела, — сказал я.

Рафаил запыхтел, заворочался на сиденье.

— Так я тебе и поверил. Придешь в девять, — он назвал адрес, — сумку, портфель какой нибудь возьми. Все! И после этого я тебя знать не желаю. — Он довольно шустро вылез из машины, хлопнул дверцей и, сутулясь, вперевалку пошел вперед к Садовой.

Я бездумно докурил сигарету. Не было ни радости, ни удовлетворения. Я был пуст, как старая истертая покрышка, из которой вышел весь воздух.

Я поехал по адресу, названному Рафаилом. Нужно было посмотреть подходы, выяснить, где оставлять машину, чтобы она никому не мозолила глаза. Это была моя последняя сделка, и провести ее хотелось изящно и точно.

Улица и старый дом мне понравились. Рядом был тихий переулок, в котором можно было поставить машину и сразу же засечь любой хвост. Понравилась и дверь квартиры, такая добропорядочная, старая двустворчатая дверь с фигурными филенками красно-коричневого цвета. Три хитрых замка, служащих скорее успокоению хозяев, чем препоной для воров. Вряд ли за этой дверью мне попытаются проломить черед. Лестница была широкая, светлая, но грязная.

После этого осмотра я заехал к Краху, предупредил, чтобы он ждал меня неподалеку от этого дома без пяти минут девять, и вернулся к себе.

Был полдень.

Время шло медленно. Оно еле двигалось, словно на оси нашего шара заржавели подшипники. Только каминные куранты без минутной стрелки исправно отбивали четверти, половине, и часы, но казалось, их двойной переливчатый звон отмечает какое-то нездешнее время с нездешними событиями в другой, безмятежно размеренной жизни, а здесь все вокруг парализовалось, застыло и девять часов вечера никогда не наступит.

Я даже не предполагал, что всего лишь полдневное ожидание окажется таким тягостным. Я думал, что привык ждать и ожидание сделалось моей профессией, но ошибся.

Ожидание связано с понятием будущего, с предвосхищением счастливых перемен. Стремление просто выжить — лишь биологическая задача. Для животного нет Будущего, оно стихийно действует в интересах своего вида. И я, как зверь, знал только одно — выжить, отбыть неблагоприятные часы, дни, месяцы, годы. Будущее покинуло меня, и поди пойми, когда это произошло.

В сумрачной рассеянности бродил я по квартире, собирал чемодан, потому что знал, что, отпраздновав день рождения, утром уеду в Щербаковку. Знал, что девять часов вечера все равно наступит, но все это не было ожиданием будущего. Это было одной затянувшейся попыткой выжить, инерцией, которая рано или поздно иссякнет. И только одно тревожило и омрачало меня… Только это и было похоже на будущее.

Наталья…

Ее лицо, исполненное искренности и чистоты, словно бы тысячу лет было со мной и теперь бередило сердце тревогой, тоской и надеждой — тем, что легче и точнее всего было бы назвать ответственностью или — при некоторой восторженности — любовью. Хотя тут нет противоречия.

Любовь и свобода тесно сопряжены с ответственностью. Вы обязаны отвечать за свои поступки, если совершили их сознательно и без принуждения. Любовь — это тоже поступок, и поэтому вы отвечаете за душевное благополучие того, кого любите. Вы должны отвечать за это, даже пренебрегая собственным благом. Иначе нет любви и нет свободы.

Собрав чемодан, я сварил кофе и растопил камин. От язычков красно-желтого пламени стали заметнее сумерки за окном. Они медленно перетекали в комнату, притеняя вещи и книги, и тоже жались к огню.

Поставив чашку на пол, я откинулся в кресле, курил, смотрел в огонь и, внутренне посмеиваясь над собой, пытался вообразить другую жизнь. Я представлял себя добропорядочным и слегка самодовольным инженером, как Буська, или хорошим суховатым врачом, как Кирка. Пытался зачеркнуть, хоть на миг позабыть прошлое и поставить рядом Наталью. Но картинка не складывалась, мысленная модель не хотела работать. Жить следовало только исходя из действительности. И мысли мои перекинулись на предстоящую сделку. Я стал обдумывать самые плохие варианты.

Рафаил специально назначил встречу в чужом доме, чтобы силой отобрать у меня эту штуковину и не платить денег, — вариант почти фантастический. Не тот человек, чтобы заняться банальным грабежом. Такое подозрение могло прийти только в голову старому уголовнику. Рафаил же искренне считает себя порядочным человеком, и в своей житейской сфере он — порядочный, обывательски ограниченный человек, который, как всякий обыватель, боится и тупо ненавидит мелких уголовников. Рафаил наверняка никогда не думал, что виртуозные комбинации с присвоением крупных денежных средств состоят в кровном родстве с копеечными карманными кражами, подделкой чеков винного отдела или просто спрятанной под юбкой пачкой сливочного масла в вокзальной сутолоке «Универсама». Поэтому мысль о попытке грабежа я откинул сразу. К тому же Рафаил даже из-за такой редкой и занятной штуковины, которую я ему предложил, не пойдет на риск попасть в поле зрения работников сыска. А у него нет гарантии, что я не наведу работников гранитного домика на Литейном на его след, если со мной обойдутся не очень по-джентльменски…

И я стал прокручивать другой, более реальный вариант. А что, если те парни с Литейного, несмотря на мою наивную конспирацию, уже засекли след? Они ведь давно могли пасти Краха, могли пасти и Рафаила, проявляя деликатный интерес к его артельному бизнесу. Да и меня, грешного, не так уж сложно вычислить, — это только вопрос времени. Несомненно, этот вариант не был фантастическим, но каким-то животным инстинктом, клетками спинного мозга я чувствовал, что опасности еще нет. И все-таки решил приготовиться.