Андрей Яхонтов - Ловцы Троллейбусов

– Поехали, Коля, – сказал Суфлер. Он блаженно растянулся на одном из сидений.

Ветер пошел гулять от окна к окну. – Стекла бы не мешало вставить, – произнес я громко, обращаясь ко всем сразу.

– И так сплошные убытки, – откликнулся Суфлер. – Полдня простаиваем. Считай, опять без завтрака остались.

– Что за убытки? – поинтересовался я. Человек, который проговорился, живо повернул голову ко мне:

– Бывает, некоторые пассажиры не оплачивают проезд.

– Кто тебя, Вышний Волочек, за язык тянет? – оборвал его горбоносый.

– Чья очередь сходить? – спросил Суфлер.

– Моя, – поднял руку Борода. Достав из кармана старую пожелтевшую газету, он уткнулся в нее.

– Вчера вечером кое-какая мелочишка перепала, – объяснил Человек, который проговорился. – Кошкодрал добыл.

– Заткнись! – опять крикнул горбоносый.

Жизнь в троллейбусе похожа на карусель. С непривычки порой укачивает. Солнце всходило и садилось, в различных учреждениях в разное время начинался и в разное время заканчивался рабочий день, открывались и закрывались магазины, а мы ехали вперед. Справа я постоянно видел спешащих людей, слева – неровные ряды движущихся автомобилей. Салон то набивался, то пустовал. Коля хорошо вел машину. Не дергал и не гнал. Но все равно пассажиры выражали недовольство: не было билетов, и в окна дуло.

На ночь мы заводили усталую машину в тихую бухточку между парком троллейбусным и парком обычным и устраивали ей и себе передышку. Включали фары и рассаживались перед ними, будто вокруг костра. Шумели деревья, ночной птицей вскрикивал в отдалении включенный слишком громко и тут же приглушенный телевизор, живо напоминая мне о кошмарах общей квартиры.

Ах, какими разными делались у всех лица в это время! При свете фар Человек, который проговорился, словно бледнел. А Борода, напротив, казался румяным. Суфлер делался до мурашек страшен – в глазницы заползала тьма, полоской высвечивался шрам. Коля весь таял, растворялся, туманно двоился. Резок и чеканен был горбоносый профиль Кошкодрала, по-вороньи косившегося на меня. Когда я ловил его взгляд, испуг покалывал тело под рубашкой, как свернувшийся ежик.

А впрочем, и Кошкодрал заслуживал быть занесенным в мой список «Кого и за что мне жалко». Он когда-то гонял голубей, но забравшаяся в голубятню кошка передушила его любимцев. С тех пор он кошкам зло мстил: ловил и продавал скорнякам.

По вечерам Борода подсчитывал выручку: по большей части брошенные в кассу пуговицы. Коля занимался мелким ремонтом: сменил проржавевший скат, вставил два новых стекла, которые принесли откуда-то Суфлер и Кошкодрал. В другой раз Кошкодрал принес настоящий концертный микрофон на ножке. Коля ножку отвинтил, а грушей стал пользоваться при объявлении остановок.

– Приведем машину в порядок, – удовлетворенно приговаривал он. – Как можно было такой механизм списать!

Неподалеку от места нашей стоянки два толстенных металлических прута в ограде парка были раздвинуты, образовывая удобную лазейку высотой в человеческий рост. В этой части парк был запущен, сюда не доставали асфальтовые дорожки и, гуляющие заглядывали редко. Рано утром Коля собирал под липами и кленами шампиньоны, сыроежки и даже моховики. Он еще и рыбу ловил – тоже на территории парка, в пруду. Удочки хранились под задним сиденьем.

– Надеется щуку говорящую поймать, – рассказал мне Человек, который проговорился. – Хочет просить, чтоб у жены характер изменила. Невмоготу ему. Всю душу из него вытянула. Он из-за нее водительских прав лишился. Зарплата у него маленькая. Пилила, пилила. Стал работать в две смены, в три. Только тем и спасался, что ни свет ни заря уходил, возвращался ночью, Переутомился и на кошку наехал. И себя же еще теперь винит. Кошкодрал шкуру скорняку отнес. А еще у Коли желание, чтоб в час «пик» даже дикие троллейбусы людей перевозили. Днем пусть себе разъезжают налегке или пасутся на воле. Но в наиболее напряженное время должны они проявлять сознательность? Жена и над этой его идеей насмехается.

– А уйти от нее не пробовал? – спросил я.

– Пока, вот видишь, сюда ушел. А моя история еще печальней. Я ведь был кровельщиком, с отцом Суфлера, дядей Гришей, работал. И вдруг страхом высоты заболел, пришлось на землю спуститься. Если бы не этот страх, разве я стал бы с таким ужасным человеком, как Кошкодрал, общаться?

Он задумался.

– Эх, есть, говорят, женщина в нашем городе. Тревогой исцеляет. Сделает укол тревоги – и все боли отступают. А думать начинаешь о том, что заботит всех, всех вокруг: вода загрязняется химическими отходами, леса вырубают, а значит, исчезают животные и кислорода становится меньше и меньше... И уж не до страха высоты, если представишь, как много крыш в городе протекают...

Коля и меня брал на рыбалку. За то, что я по вечерам стал до блеска начищать металлические троллейбусные поручни. Кошкодрал добыл где-то ящик зубного порошка, и я их надраивал.

– Как я, когда был матросом, – вздыхал Суфлер.

Сеансы рыбной ловли происходили нервно. Приходилось следить не только за поплавками, но и за тем, чтобы нас не сцапали. В пруду было запрещено и купаться тоже. И на лодках здесь не катались, видимо, боясь обеспокоить лебедей, что с нескрываемой брезгливостью скользили по грязной воде – сами воплощение чистоты и аккуратности.

Вокруг пруда в неестественных позах застыли гипсовые скульптуры. Цветом, изгибами линий и надменностью они хорошо гармонировали с грациозными лебедями. На холме возвышалась беседка: шесть каменных столбиков толщиной в слоновью ногу, на которых покоилась крыша – как бы верхняя половина Сатурна с кольцом. Ноги были желтого цвета, Сатурн и кольцо – темно-зеленые. В этой беседке мы с Колей беседовали.

И, когда случалась поклевка, у меня сердце екало. От пульсирующего поплавка расходились по воде и таяли, сглаживаясь, ровные, будто циркулем выведенные круги. Я подсекал. Но в лучшем случае попадался карп.

– Щуки в проточной воде живут, – сомневался я.

– Говорящая может хоть в водопроводной, – успокаивал меня Коля. – Она ведь способна любое желание выполнить – в том числе и свое. Скажет: хочу выжить в мазуте. И выживет.

И опять я ждал поклевки. Ждал, чтобы от поплавка пошли расходиться ровные круги. Увы, круги и клеточки – вот пока все наше разнообразие. Мы ехали, кружили, как падающий кленовый лист. На одном из виражей я увидел ее. Ту самую женщину, что носила одинаковое имя со студенткой и малышкой в коляске, которых я однажды повстречал у фонтана. Вероника! Какие у нее были глаза! А в руках она держала букетик цветов. И с тех пор я стал просить Колю подольше задерживаться у ее остановки. Иногда нам удавалось дождаться ее. Всегда она была с букетом.