Тадеуш Доленга-Мостович - Мир госпожи Малиновской

Борович лежал в постели с открытыми глазами, глядя на бессмысленный узор обоев, внутренним взором видел лишь ее — всю ее, все ее движения, выражения лица и взгляды…

Начало уже смеркаться.

«Надо раздеться», — решил Борович.

Встав, он замер на миг и вышел в прихожую, где напротив его двери висел телефон.

Она сама взяла трубку. Была уже дома. Борович хотел сказать, что не сможет прийти, но она не дала ему и слова произнести.

— Зачем вы звоните? — изобразила она удивление. — Прошу вас сейчас же положить трубку и взять шляпу. Я жду.

— Я немного устал… — начал он.

Она перебила его:

— Да? И где же вы были? Вы даже на обед не пришли!

— Вы звонили Ходынским? — удивился он. — Я полагал, что вы были на Висле.

— Естественно, была и телефонировала из гребного клуба, чтобы вас тоже вытащить, но милый Стефанек исчез, как в воду канул. Ну хватит. Прошу вас сейчас же прийти.

— Но ведь…

— Что — «но ведь»?

— Вы… у вас наверняка гости.

— Даже если и так, разве вас это остановит? — рассмеялась она.

— Я устал.

В трубке повисла тишина.

— Я правда чувствую себя утомленным, — повторил он.

— Господин Стефан, — серьезно произнесла она, — я, понимаете ли, желаю вас видеть. И если вы придете немедленно, я буду вам благодарна.

— Хорошо, буду через пять минут.

— Жду.

Борович по ошибке взял чужую шляпу, и пришлось возвращаться уже с лестницы. Он сел в первое попавшееся такси и приказал ехать к Колонии Сташица. Собственно, можно было и не ехать. Уверенность, что он встретит у нее Малиновского, действовала ему на нервы.

Естественно, он не скажет тому ничего наглого. Борович знал наперед, что сумеет остаться к нему даже вежливым, но вечер, проведенный в обществе этого человека…

Машина остановилась перед небольшой виллой. В правой ее стороне располагалась квартира какого-то судьи, половину левой занимала Богна. На дверях еще оставался след от старой таблички с фамилией покойного Ежерского.

— А вот и вы! — поприветствовала Боровича госпожа Богна.

— Добрый вечер. — Он поцеловал ей руку.

— Пойдемте, я дам вам драконьего кофе.

Драконьим кофе в доме Бжостовских издавна называли кофе по-турецки, который варили специально для отца Богны. В его кабинете, который звался (уже не вспомнить отчего) «драконьей ямой», Борович пил этот кофе всякий раз, когда удостаивался чести беседовать наедине со старым ученым.

В прихожей не было ни одной мужской шляпы, в салоне сидел только Павелек, демонический, черный как смола шотландский терьер, который на приветствие Боровича снисходительно махнул хвостом, но даже не двинулся с ковра.

Отсутствие Малиновского так обрадовало Боровича, что он сразу сделался веселым и разговорчивым. Когда госпожа Богна вышла, чтобы принести обещанный кофе, он принялся играть с собакой.

— Знаете, — смеялся он потом, — это наименее подвижное четвероногое животное из тех, с которыми мне удалось познакомиться лично.

— Павелек?… О, да. Он само достоинство.

— Он ведь меня любит, но после месяца разлуки не нашел в себе достаточно куртуазности, чтобы встать и поприветствовать меня. Может, для его памяти месяц — это слишком много? И он просто меня забыл? — Поскольку госпожа Богна ничего не сказала, он добавил: — Жаль.

Она подошла и, положив руку ему на плечо, спросила:

— Что с вами, господин Стефан?

Он изобразил удивление:

— Со мной?

— Да. Вы какой-то неестественный. С утра. Я не видела вас месяц. Случилось что-то досадное?

— Ничуть.

Она тряхнула головой:

— И все же…

— Дорогая госпожа Богна, — он пытался говорить беззаботно, — я вас уверяю, что прекрасно провел отпуск, что не случилось ничего досадного, словом…

— Нет-нет, — прервала она его. — Если все так, как вы говорите, все еще хуже.

— Отчего же?

— Хуже для меня, поскольку вы изменились по отношению ко мне.

Он засмеялся и, неторопливо раскуривая сигарету, спокойно произнес:

— Может, все наоборот… Может, это вы изменились, и потому вам кажется…

— Господин Стефан! — опешила она. — Я полагала, что мы друзья!

— Спасибо.

— Тогда скажу, — решилась она. — Я не намереваюсь делать из этого тайну. Просто ждала подходящего случая… Поскольку, понимаете ли, это важный шаг для меня, очень важный, и я не думала, что вам будет до него столько дела, что вы обидитесь за то, что вам не сообщили о…

— Я бы не осмелился высказать недовольство, — ответил он, — да и с чего бы?

Она взглянула на него внимательнее.

— Я и не думала, что вы так легко откажетесь от звания моего друга.

— Ох, я же не говорил такого.

— Значит, ирония?… Неужели… неужели я ее заслужила?

У него перехватило горло — так, что он не мог произнести ни слова. Боялся, что голос его выдаст. Не хотел и смотреть ей в глаза. Следовало напрямую сказать, что он подавлен, что зря сюда пришел, что молит ее: пусть она избавит его от этих страданий и не говорит о том, чего он не может выслушивать из ее уст, пусть позволит ему уйти. Его охватила нечеловеческая усталость. Как же сказать ей, что он не сумеет согласиться с ее решением, что о возвращении прежних чудесных дружеских отношений уже не может быть и речи, а на отстраненно-приятельские он не согласится? В этот момент ему хотелось, чтобы кто-нибудь пришел — все равно кто, пусть бы и Малиновский.

Тем временем госпожа Богна снова положила руку ему на плечо, но тотчас же убрала ее и долго сидела молча.

— Я не считала это чем-то важным, — наконец начала она, — событием такого масштаба, что необходимо вас об этом уведомлять. Я выхожу замуж. В наших беседах я, впрочем, не раз говорила, что раньше или позже это случится… Я не умею жить одна… Вероятно, вы уже слышали об этом в конторе…

— Естественно, я слышал. — Он сжал зубы и принужденно улыбнулся. — Слышал и должен бы пожелать вам счастья.

— Должны, — улыбнулась она ему.

— Тогда прошу считать, что… что я это выполнил, — выдавил он.

Госпожа Богна смотрела на него широко раскрытыми глазами. Он заметил в них удивление, обиду и болезненный упрек. Сжал пальцы и повторил:

— …что я это выполнил.

— Я вас не понимаю, — отозвалась госпожа Богна с неожиданным для Боровича спокойствием. — Я не понимаю и по-настоящему начинаю опасаться, что в нашей дружбе что-то испортилось. Из вашего тона я могу сделать вывод, что известие о нашей с Эваристом женитьбе возмутило или рассердило вас. И я действительно хотела бы это прояснить. Если вы, господин Стефан, осуждаете наш брак, то не могу даже представить, отчего так происходит: оттого ли, что вы — мой друг и не слишком хорошо относитесь к Эваристу, или, наоборот, оттого, что вы — его друг, недовольный сделанным им выбором.

— Я никогда не был другом Малиновского, — сказал он.