Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

По настилу лесов, по крутым лестницам, с яруса на ярус, всё ниже и ниже, мимо горластых баб в отвислых штанах и телогрейках, заляпанных известью и раствором, мимо плотников, вгонявших в проёмы оконные рамы, мимо девушек, занятых штукатуркой наружных и внутренних стен. Уже на земле, когда проходил возле столярки, послышалось ему, будто кто-то позвал негромко: "Серьга!" Сергей настороженно прищурился — кто же звал? В столярке, едва различимые со свету, стояли у верстаков, покуривали рабочие — не они же, конечно. И тут снова — "Серьга!" За стеклом поблёскивали, смеялись чьи-то глаза — Ирка Перекатова! У неё тут, в одной квартире с плотниками, участковый склад: краска, гвозди, мелочь всякая.

— Ну? — спросил он. — Стоишь, глаза продаёшь?

Чуть выдвинулась из-за рамы, хлопнула ресницами.

— А что? Нельзя?

— Чего моргаешь-то?

Пожала плечами, усмехнулась.

— Моргаю. Ну и что?

Сергей изогнулся, поймал её за воротник телогрейки, но она выскользнула, поправила косынку.

— Ой, нехорошо, Серёжа, — сказала, напевно окая. — Жена ждёт, томится.

— Смотри, заботливая какая.

— Она у тебя хорошая.

— Ну спасибо, а то не знал, какая у меня жена.

— Была б другая, и разговор другой был бы, — с усмешечкой, такой понятной Сергею, сказала Ирина, блеснув глазами, и спряталась за раму.

Обойдя груды мусора, битого кирпича, старой штукатурки, он обернулся — Ирина стояла, прижавшись щекой к раме, пялилась вслед ему, гипнотизировала. "Напрасный труд", — подумал Сергей и ещё подумал о том, что она всё-таки какая-то странноватая: то ходит мимо, в упор не видит, словно стеклянный, то клеится, караулит, осаждает, правда, осада её тоже какая-то чудная: тихая, вкрадчивая — то кинет чем-нибудь, то царапнет незаметно, как кошка-мурка лапкой, то вдруг окликнет, а сама и не смотрит — будто не она звала. Маленькая, бледненькая, глазищи во всё лицо — пугалы чёрные. Ему-то ясно, как дважды два, к чему эти её подходы, только зачем ему всё это? Приключений на свою горбушку искать? У него Надюха, дочка Оленька — семья. Было время, отбегал своё, ещё в родной Турской, а потом в Осташкове, покрутил "динамо" местным красоткам. Теперь не до этого: днём работа, вечерами занятия в институте, зачёты, второй курс — не хухры-мухры. Забыл, когда спал по восемь часов, в кино с женой некогда сходить, не то что заводить шашни.

Во дворе чуть ли не во всё горло кричал Пчёлкин. При каждом слове он взмахивал руками, сразу двумя, то тыча ими в верхние этажи, то — куда-то в сторону. Ботвин терпеливо ждал, отвернувшись вроде бы с невозмутимым видом, но по тоскливым глазам его можно было понять, что прораб сильно не в духе. Опять у них какая-то сцепка. Дня не проходило, чтобы не схватывались, а работают вместе уже второй десяток лет.

Однажды Пчёлкин спас Ботвина: у того случился инфаркт прямо на работе — вроде совсем помер. Все, кто был вокруг, растерялись, бабы взвыли, мужики сдёрнули каски, шапки, но тут появился Пчёлкин, протолкнулся к белому, раскинувшемуся на полу прорабской Ботвину и принялся делать массаж сердца. Упрямо, с каким-то злым неистовством он массировал, мял, тряс Ботвина, пока не приехала "скорая". Врач потом так и сказал: "Молись, прораб, за здоровье бригадира". Ботвин, вернувшись на работу после трёхмесячного отсутствия, никакой благодарности Пчёлкину не высказал, а с первого же дня накинулся на бригадира ещё пуще прежнего, ещё зануднее стал прискребываться. Правда, факт есть факт: именно Ботвин настоял на том, чтобы портрет Пчёлкина, несмотря на все грешки бригадира, появился на районной доске Почёта.

И прорабу, видно, надоела, и бригадиру не меньше эта грызня, но привязаны были друг к другу крепко-накрепко: прорабу подавай полный объём работ, без недоделок, технику безопасности и качество, бригадиру — материалы вовремя, технические решения, чертежи на каждую мелочь. Старый питерский жилой фонд перебирать — это вам не крупнопанельные коробки грохать, где всё на сварке и бетоне, — тут того и гляди что-нибудь где-нибудь треснет, поплывёт, расползётся, как гнилая тряпка. Потому-то Пчёлкин и настырничает, требует, вроде как формалист. Ботвин понимает, что и его, прораба, не погладят по головке, если где что обрушится или комиссия забракует, только и Ботвину не легче: не он сам рисует эти чертежи — проектировщики. В своё время, видно, проморгали начальнички, не стребовали деталировку — вот теперь и сцепка.

Не раз наблюдал Сергей со стороны, как они схватываются по мелочам, и нет-нет да и прикидывал про себя: а как на месте Ботвина он, Сергей, повернул бы дело, что ответил бы, какое принял бы решение — прикидывал, потому что не за горами, через четыре года, самое большее — через пять лет, метил переходить на итээровскую должность. И чаще всего, пожалуй, правым, по мнению Сергея, оказывался бригадир. Хотя прораб вёл тоже по-своему верную линию: требовал от бригадира и рабочих творческого, как он говорил, мозгового подхода. "На капиталке вам не просто гнать выработку, мозгами шевелить надо. Самим решать, а не поджидать, пока вам — на блюдечке с голубой каёмочкой. Капиталка — это высшая строительная квалификация!" — не раз говаривал Ботвин. С этим Сергей был согласен, но как понять мелочную въедливость, прямо-таки крохоборство прораба — вот это-то и выводило из себя горячего, скорого на слово и дело Пчёлкина.

Сергей совсем уж было прошёл мимо них, как прораб вдруг окликнул его:

— Метёлкин!

Сергей замедлил шаг. Ботвин загородился от Пчёлкина своей красной, обветренной рукой, и тот сразу, даже с охотой умолк, давая прорабу поговорить с человеком.

— У тебя когда зачётная сессия? — спросил Ботвин.

— Так уже сдаю потихоньку, — сказал Сергей, поглядывая на нетерпеливо машущую ему Надюху.

— Отпуск будешь на экзамены брать?

— Придётся.

— А подумавши?

— А что? Опять прогар?

— На Чайковского кладка открывается, на тот участок надо бы, — неуверенно, как бы жалуясь, сказал прораб. — Подумай, может, обойдёшься? Десять дней всё-таки. И в деньгах теряешь, и для дела худо.

— Опять аккорд? — встрепенулся Пчёлкин.

Ботвин ответил ему церемонным кивком.

— Подумаешь? — Это уже к Сергею. — Завтра скажешь?

— Надо подумать, — осторожно пообещал Сергей.

— Завтра скажи, — погрозил ему Ботвин и снова повернулся к Пчёлкину. Тот опять начал кричать про какие-то балки, гнёзда, распорки.

Сергей вошёл под арку. Тут, за бочонками с известью, у решётчатых ворот, сквозь которые ярко светило уже низкое солнце, его поджидала Надюха. Рослая, крепкая, под стать Сергею, она стояла — руки вдоль бёдер, голова вскинута, волнистые светлые волосы ворошит сквознячок. Поманивает его пальцами, поторапливает, а глаза так и лучатся, поблёскивают — то ли от солнца, то ли от новости, которую принесла.