Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

— Дача! Нам бы кооператив осилить.

— Я сказала маме, она: не бойся, доченька, отец знает, что делает. Ваших денег не тронет, собирайте на кооператив, дачу без вас купим. Втихаря от отца дала сто двадцать рублей.

— Мать у тебя человек. А с Магдой как?

— Пообещала, — уклончиво ответила Надюха. Про помаду она решила пока помалкивать, свёрток с тюбиками засунула под диван, подальше от греха. Чувствовала, знала, что Сергею не понравится эта затея.

— Про печь-то ты не рассказал, — нашлась она, чтобы сбить, замять разговор про Магдино обещание.

Сергей помрачнел, ему вспомнилось бледное, несчастное лицо Екатерины Викентьевны, её испуганные, наливающиеся слезами тёмные глаза, и он с горечью, ожесточаясь против себя и Мартынюка, рассказал всю эту неприятную для него историю с печью.

— Ханыга Пашка, а я так не могу, — закончил он, пристукнув кулаком по столу.

Надюха молчала. Конечно, она не думала, что первый же блин окажется комом, ей тоже противно было рвачество, но и деньги нужны были до крайности. Поэтому-то и молчала в растерянности, не зная, как отнестись к словам мужа.

— Семьдесят пять от силы за такую работу, — проворчал Сергей. — А мы содрали целый месячный заработок. Может, там вообще…

Он не докончил, но Надюхе было ясно, что значило это "вообще".

— Что же делать, Серёжа? — растерянно спросила она.

Сергей задумчиво побарабанил пальцами по столу и устало сказал:

— Спать — вот что.

Надюха погладила его по руке, пошла стелить постель. Сергей ещё успел написать отцу письмо, попросил выслать все деньги, какие есть в доме. Лишь во втором часу ночи они улеглись спать.

Засыпая, еле ворочая заплетающимся языком, Сергей спросил:

— Третичный период — когда это?

Надюха вздохнула.

— Не знаю. Третий по счёту.

— По какому счёту?

— А леший его знает. Спи давай. По счёту от начала.

Последних слов её он уже не слышал, спал.

Ночью нагоняло тучи, принимался лить дождь, но к утру разъяснило, потеплело, и по ясности неба и теплу день ожидался погожим. С Невы дул несильный ветер, в нём чувствовалась влага, ощущался запах смолёных канатов, сладковатый вкус соснового тёса. Торжественно блестели золочёные купола соборов, шпили, кресты. Небо сияло такой прозрачной голубизной, было таким чистым, без единого пятнышка, что, казалось, и его продраили, оттёрли, как и всё вокруг, к первомайским праздникам.

На домах вывешивали красные флаги. Они появлялись как бы внезапно: полотнище раскрывалось ветром, разворачивалось и ярко вспыхивало, освещённое солнцем. В воздухе стоял мерный глухой гул, шумел огромный город, и в этом гуле выделялся сухой настойчивый треск — ремонтировали облицовку берега на Фонтанке, камнерезчики пробивали гранитные плиты отбойными молотками.

День этот, после вчерашней печки, давался Сергею нелегко. Голова была тяжёлая, словно с крутого похмелья, спина немела, руки слушались плохо, кирпичи выскальзывали, падали, раствор не держался, и никакой кладки не выходило — одна лишь морока. Ещё утром объявили, что перед обедом будет летучка, и теперь Сергей всё поглядывал на часы, ждал, когда наконец засвистят внизу. Он и курил-то сегодня вдвое чаще обыкновенного, и пить спускался к холодному крану, и с Кузичевым советовался, как ловчее вывести последний ряд под крышу, хотя и сам, не хуже звеньевого, знал, как и что, — так и сяк подгонял время, а оно, как назло, тянулось еле-еле.

Наконец получилась задержка с раствором, не подали вовремя, и Сергей, воспользовавшись заминкой, пошёл к Надюхе выяснять насчёт лака для профессорского кабинета.

Надюха, оказывается, уже побывала на трестовском складе и теперь, тщетно обзвонив хозяйственные магазины, поджидала, что вызвонит ей Магда Михайлина. Та усердно накручивала телефонный диск, но пока знакомства её не помогали — тёмно-вишнёвого лака не было. Она удивлялась, таращила в недоумении свои карие навыкате глаза, однако в конце концов развела руками — и она не всесильна.

Сергей ушёл озабоченный. Этот чёртов лак! Может потребоваться буквально через два дня. Маленькую комнату Надюха сделает мигом, второго мая уже можно будет перетаскивать книги из кабинета, а кабинет начинать надо, конечно же, с потолка: покрасить потолок, а уж потом клеить обои, это же младенцу ясно.

Ещё со двора он заметил в столярке Ирину, она тоже увидела его и выставилась в окно, подперев щёки ладонями и улыбаясь. Поднимаясь мимо неё по лесам, он хотел щёлкнуть её по носу, но она поймала его руку.

— Серёжа, разговор есть.

— Секретный?

— Ох, сразу уж и секретный, — сказала она, не отпуская его. — До секретов ли нам с тобой?

— А кто его знает? Ты девка с подкладкой.

— Ох-хо-хо, — засмеялась она, чуть кривя потрескавшиеся губы. И только теперь она выпустила его руку и отошла от окна. — Входи.

В столярке стояли два верстака, лежали доски, рейки, брусья. На скамейках, на полу, под верстаками, полно было свежей сосновой стружки, прислонённые к стене, стояли свежесбитые лотки для раствора. Склад находился в другой комнате, попасть в которую можно было только из столярки.

Ирина запрыгнула на верстак, сунула руки в рукава телогрейки. Глаза её искрились, лучились смехом.

— Говорят, тебе тёмно-вишнёвый лак нужен? — спросила она.

— Верно говорят.

— Много?

— Да пару банок надо. А что, есть?

— Есть, — сказала она таким тоном, что можно было понять: "есть, да не про вашу честь".

— Две банки? — придвинулся к ней Сергей.

— А хоть бы и две.

— Для меня бережёшь?

— Не знаю, посмотрим на твоё поведение…

— Что я должен сделать?

Сергей добрался до её рук, тёплых и маленьких, и крепко сжал. Глаза её, остановившиеся на нём, разрешали, подбадривали, тянули к себе. Кровь зашумела, заиграла в нём, но кругом было полно людей, ходили и перекрикивались совсем рядом, и Сергей торопясь, неловко обнял её, скользом поцеловал в щеку. Ирина оттолкнула его и, спрыгнув с верстака, пошла к себе. Он направился было за ней, но она велела подождать и вскоре вынесла две банки, завёрнутые в бумагу.

— Ого! — воскликнул Сергей, принимая банки. — С меня причитается…

— Оформишь через бухгалтерию. Квитанцию — мне, для отчёта.

— Ну, спасибо, Иринка, выручила, просто слов нет.

— Слов не надо, — сказала она со вздохом, — улыбайся почаще.

— Ладно, договорились, похохочем как-нибудь, — подмигнув ей, пообещал он.

Лак он решил немедля отнести к профессору, благо дом его был недалеко от нынешнего места работы, а то сопрут под шумок — ищи потом, свищи.

На звонок открыла Христина Афанасьевна. Она была в спортивном костюме, в брюках и курточке с красными стрелками на рукавах, в бежевом вязаном берете, лихо сидящем на макушке, — ну прямо девица-студентка, собравшаяся на воскресник.