Геннадий Николаев - Квартира [рассказы и повесть]

— Ждём вас, Серёжа. Мы уже готовы. — Она легко, вприпрыжку понеслась из прихожей в кухню, и Сергей, пошедший следом за ней, увидел, что, действительно, кухня была уже подготовлена к работе: освобождена стена, отодвинута газовая плита, пол застелен полиэтиленовой плёнкой.

— Вы как, сейчас начнёте? Может, перекусите? Борщ, картофель жареный с мясом, компот, — выпалила она единым духом.

— Нет-нет, спасибо, — предупредил Сергей, — я на минутку. Вот лак достал.

Христина Афанасьевна радостно заахала, схватила банку, понюхала её, словно и в самом деле что-то понимала. Сергей поставил лак в угол прихожей и собрался было уходить, но тут выбежал Павлик, вцепился в него, повёл в кухню, усадил за стол перед раскрытым журналом. Христина Афанасьевна застрожилась на него, но он словно не слышал, ткнул карандашом в кроссворд.

— Персонаж произведения Гоголя "Мёртвые души". Бабушка называла тут всяких, но они не подходят. Давайте говорите, я буду считать буквы.

Сергей смущённо почесал затылок: хм, Гоголь, когда это было? В девятом? В восьмом? Уже четыре года после армии, два в армии да там два… Чичиков, что ли?

— Чичиков, — неуверенно сказал он.

— Фи, — разочарованно протянул Павлик, — этим Чичиковым бабушка уже все уши мне прочичиковала. Не подходит, длинный, семь букв, а надо пять.

— Я ему всех называла, — откликнулась из прихожей Христина Афанасьевна. Она гремела там пустой посудой. — Чичиков, Коробочка, Манилов, Собакевич, Ноздрёв. Кто там ещё?

Сергей поднял руки.

— Сдаюсь.

— Эх вы, лапша! — скривился мальчуган. У него были ещё вопросы, и он тотчас сменил гнев на милость. — Ладно, а вот это: быстрое повторение музыкальных звуков. Семь букв. Последняя "о".

— Я ему говорю "стаккато", а он не хочет, — сказала Христина Афанасьевна, входя в кухню и как бы обращаясь к Сергею за поддержкой.

Павлик с пласкивым воплем замахал на неё.

— Какое "стаккато"! Стаккато — два "к", восемь букв. И потом стаккато совсем другое: короткий, сердитый звук. Когда мама рассердится, начинает колотить по клавишам, тогда стаккато.

— Колотить?! Павлуша! Как ты можешь так говорить про маму?

Христина Афанасьевна изобразила прямо-таки огорчение, но на Павлика это нисколько не подействовало.

— Колотит! Рассердится на меня или на папу и колотит, — упрямо повторил он и ещё прибавил: — Она ещё говорит: "Вас словами не проймёшь, попробую музыкой".

Христина Афанасьевна принуждённо рассмеялась, развела руками, — дескать, что взять с этого маленького дуралея? Павлик подёргал Сергея за рукав, приглашая заняться кроссвордом.

Сергей сделал вид, будто пытается вспомнить это каверзное слово на семь букв, обозначающее быстрое повторение музыкальных звуков, но куда там — хоть всю жизнь думай…

— Нет, слушай, спроси что-нибудь попроще, про плавную музыку, — признался он. — А ещё лучше, что-нибудь про технику.

Павлик посмотрел сочувственно, подумал, согласился.

— Хорошо, сейчас попроще. Вот! Величина, определяемая в математическом действии. Тоже семь букв, третья с конца — "м".

Сергей прищурился, с надеждой, как ученик, ожидающий подсказки, скосился на Христину Афанасьевну, стоявшую за спиной Павлика. Та испуганно замотала головой, закатила глаза, — дескать, сама ни в зуб ногой. Павлик напряжённо следил за Сергеем. Его чуть раскосые, тёмные глаза настороженно дрожали за очками, становились всё печальнее, тоскливее. Сдаться и просто сказать "не знаю" не хватало духу, отшучиваться же было нельзя, не тот случай. Сергей застонал, схватившись за щеку, но это было не смешно. Павлик опустил глаза.

— А это, — упавшим голосом сказал он, — денежная единица в Древней Руси?

Теперь уже не только Павлик" но а Христина Афанасьевна глядела на Сергея с мольбой: ну, выручи, назови денежную единицу Древней Руси, всего шесть букв, третья с конца "в". Это же так просто.

Сергей облизнул губы. Павлик, следивший за ним со страхом, вдруг всхлипнул, склонил голову, слёзы закапали на журнал. Христина Афанасьевна, с закушенной губой и устремлёнными в потолок глазами, — так она усердно пыталась вспомнить! — кашлянула с досады, обняла Павлика.

— Ну, ну, Павлуша, потерпи. Не вспоминается. На языке вертится, а на зуб не попадает. Скоро дедушка придёт, он тебе поможет.

— Да, скоро, — захныкал Павлик, — не скоро. У него лекция, а когда лекция, всегда долго.

— Мама скоро придёт. Она тебе про быстрое повторение звуков скажет. А папа — про эту самую величину. Дедушка — про денежку. — Она вдруг замерла, даже зажмурилась от внезапно озарившего её слова и, ещё не веря себе, сдерживая радость, шевелила губами, считая буквы. — Гривна! Павлик, гривна!

Павлик тотчас деловито засопел, лёг грудью на стол и с нетерпением, азартно заполнил клеточки словом "гривна". Бабушка ликовала, внук жадно шарил карандашом по вертикалям и горизонталям.

Сергей воспользовался моментом и, показав жестами Христине Афанасьевне, что ужасно торопится, но чтобы она, дескать, ни в коем случае не тревожила занятого Павлика, улизнул из кухни. "Вот пристал, очкарик!" — ругнул он мальчугана про себя и выскочил на площадку.

По дороге от профессора Сергей забежал в управление, заплатил в бухгалтерии за лак, предупредил Надюху, что достал и уже отнёс лак и чтобы она не беспокоилась. Потом они вместе получили зарплату за апрель. Надюха была рада-радёшенька: всего второй день, как начали собирать деньги, а уже вместе с обещанной Кузичевым сотней почти полтыщи! Если так пойдёт и дальше, будет просто великолепно! Сергея разбирало искушение зайти к начальнику и парторгу: авось по две-три сотняшки и отвалится в долг, но он удержал себя, что-то подсказывало ему — не лезь!

Квитанцию за лак он сунул в записную книжку и какое-то время помнил про неё, что должен отдать Ирине, но, закрутившись в сутолоке дня, забыл и про квитанцию, и про Ирину.

Взбодрённый, весь в думах и планах, он шёл по тихой Моховой и вдруг увидел перед собой Екатерину Викентьевну с сетками, полными бутылок из-под молока. Она шла, понуро ссутулившись, в той же самой поношенной кофте, в которой была вчера вечером. Невольно, сам не зная отчего, он свернул в первую попавшуюся подворотню и пошёл дворами в обход. Сердце его почему-то сильно билось, а на душе стало тускло и гадко. Он чувствовал нелепость этого крюка, но всё шёл и шёл и не мог остановиться. На Литейном он закурил на ходу и, озираясь, словно за ним следили, торопливо двинулся к Неве. И тут как бы одним махом слетела с него какая-то оболочка, ему стало ясно, что он должен вернуться в тот вчерашний двор и что-то сказать Екатерине Викентьевне, сказать или сделать — там будет видно. Он швырнул сигарету в шарик-урну, точно попал в её безобразный зев, и это, как ни странно, укрепило его решение. Он круто повернул назад, дошёл до ближайшего молочного магазина и во дворе его, возле приёмочного окошечка, увидел Екатерину Викентьевну. Она сдавала пустые бутылки, аккуратно вытаскивая одну за другой и ставя перед собой на небольшой выступающий подоконник.