Регина Эзера - Их было три

— Чтобы я могла возвратиться вечером домой.

— Он как раз в половине восьмого идёт!

Гундега даже улыбнулась непонятливости Илмы.

— В половине восьмого мне рано. Уроки ещё не кончатся.

Илма тщетно старалась скрыть свои чувства. Гундега сразу заметила, что известие ей не по душе.

— Значит, всё-таки?

— Я уже сдала документы. За первую четверть у меня табель есть. Начну заниматься с ноября. Ноябрь, декабрь… В ноябре снегу ещё не будет, в декабре, пожалуй, выпадет. Тогда смогу ходить в Саую на лыжах…

— А мне ты об этом ничего не сказала, — упрекнула Илма, не дослушав до конца, и вдруг испугалась мысли, что сейчас Гундега выпрямится, как когда-то Дагмара, и осадит её: "Я совершеннолетняя".

Но нет, этого не случилось. Гундега только удивилась.

— Я говорила. Весной. И вы, тётя, ничего не возразили.

Илма вспомнила. То, что она тогда сказала, Гундега, наверное, не восприняла как протест.

— На кого же ты решила учиться?

— Прежде всего хочу окончить вечернюю среднюю школу.

— И какой в этом будет толк?

Гундега удивлённо подняла глаза, не зная даже, что отвечать. Она прислонила велосипед к стене — ударившись о неё, он звякнул, точно жалуясь, что его вытащили из тишины сумрачного чердака.

— Я, тётя… я многое узнаю. И если успешно закончу, смогу учиться дальше, пойти в вуз.

— Читать и писать ты умеешь…

— Но этого ещё недостаточно! — воскликнула Гундега.

— Недостаточно? А скажи мне, что значит достаточно? Возьми хоть эту самую, твою рыжеволосую, как её?..

— Жанна.

— Да. Жанну. Ты говоришь, она окончила среднюю школу. Думаешь, свиньям очень нужны её грамматики или тригонометрии? От её учёности свиньи и ухом не ведут. Или возьми эту длинную жердь — её брата, зоотехника. Говорят, высшее учебное заведение, какую-то академию окончил. А топчет тот же навоз, в тех же хлевах, что и другие, неучёные. Сколько ему платят, не знаю, но вряд ли он больше тысячи получает.

— Если всё превращать только в деньги… — начала Гундега, но Илма прервала её:

— Помнишь ту бабёнку из Дерумов, в кожаной куртке, что купила Ингу? Хорошо, если она посещала школу две зимы, а разъезжает на "Волге", как барыня. В её шикарном доме снимает комнату бухгалтерша промкомбината и в свободное время полет её огород. Эта бухгалтерша платит за девятиметровую комнатку полтораста рублей и ещё прополкой занимается. А та, в кожаной куртке, командует. Вот как оно в жизни бывает!

— Таких кожаных курток немного! — горячо сказала Гундега.

Илма, кротко поддакнув, и не думала возражать.

— Конечно, немного. Но почему бы, скажем, тебе и мне не принадлежать к числу тех немногих, которые разъезжают на своей машине и не трясутся над каждой копейкой?..

— И всё же я пойду в школу, — решительно заявила Гундега.

— А работа?

— Буду работать, как и до сих пор.

— Видишь, — сказала Илма неуверенно, — если днём ты будешь занята на ферме, вечером в школе, то как выдержит бабушка? Она и так еле на ногах стоит…

У Гундеги чуть заметно дрогнули уголки рта. "Кажется, задело…" — подумала Илма, взглянув в открытое лицо девушки.

— Другие старые, больные люди в её годы посиживают на лежанке, Гунит. А наша — в заботах с утра до вечера. Мне совесть не позволяет взвалить на неё ещё больше работы.

— Как вы сказали, тётя?

— Я говорю, мне совесть…

Илма не договорила. На губах Гундеги появилась горькая усмешка.

Нет, в самом деле, эту девчонку не узнать. Куда делась робкая, пугливая Гундега?

Матисоне, желая порадовать Гундегу, предоставила ей свободный день. А сама Гундега, выгнав вместо Лиены скотину, грустно подумала, что лучше бы сейчас, в день рождения, быть там, на ферме. Лиена опять прихворнула и утром, прежде чем встать, долго ворочалась и надсадно кашляла. Замесив тесто для кренделя и поставив квашню на плиту, снова прилегла. "Только на минуточку", — извиняющимся голосом сказала она. Но когда Гундега пригнала коров, тесто уже уходило, а Лиена продолжала лежать.

— Подай палочку! — попросила она слабым голосом.

— Лежи, бабушка!

— Нет, нет, — заупрямилась Лиена, — дай сюда. Да, сначала принеси капли. Те, с синей наклейкой, здесь у меня где-то был сахар.

Высохшая жёлтая рука её, пошарив под подушкой, вытащила два куска сахару, завёрнутые в бумажку.

— Приму капли, встану и испеку, — говорила Лиена. — У тебя, дитятко, и так невесёлый день рождения. И подарить ничего хорошего не могу.

— Не надо, бабушка, — сказала Гундега, отсчитывая сердечные капли. — Двадцать, двадцать один, двадцать два… Это как раз кстати, что у меня свободный день. Ты можешь полежать, отдохнуть. Двадцать девять, тридцать… Хватит?

— А когда ты сама отдохнёшь?

— Я ведь молодая… На, принимай лекарство…

— Гунит…

— Да?

— Открой сундук. Поройся, там в самом низу должны быть шерстяные чулки.

— Разве тебе холодно, бабушка? — удивилась Гундега и, пошарив, вытащила чулки. — Наденешь?

— На что мне под тёплым одеялом? Я их вечерами вязала. Бери, детка, себе. Больше мне нечего тебе подарить. Толстые они, правда, а молодые теперь всё больше носят тонкие, прозрачные…

Чулки и в самом деле были толстые, из грубой шерсти, но в зимнюю стужу в них, должно быть, тепло. Вывязывая пятку, Лиена на одном чулке не заметила спустившуюся петлю… Гундега вспомнила изумительно тонко связанные белые рукавички, подаренные Лиеной… Рукавички и… и эти чулки. Простые предметы как бы служили вехами на жизненном пути Лиены, указывая на огромные и вместе с тем почти незаметные в обычном течении дней изменения, происшедшие с ней.

Точно чья-то безжалостная рука схватила Гундегу за горло. Хотелось плакать… из-за спущенной петли.

— А я тебе, бабушка, ничего не подарила, — сказала она с сожалением. — Что тебе нужно, я куплю в аванс?

Плечи Лиены затряслись от беззвучного смеха.

— Ох, солнышко, что мне теперь надо. Всё необходимое ты видела там, в сундуке.

Гундега вспомнила, что видела два одеяла, простыни, большой платок. Да! Ещё чёрное платье и такой же чёрный платок. Отгоняя эти мысли, она поспешно сказала:

— Я знаю, что подарю тебе — туфли. Коричневые. Ты хочешь с ремешком или на шнурках? Тебе удобнее на шнурках. Ты сможешь ходить в них на пастбище, а то эти…

Она подняла валявшийся возле кровати бот. Когда-то он, конечно, застёгивался, но со временем застёжки оторвались, и Лиена, проткнув шилом дырочки, вдела туда тесёмки. Тесёмки тоже порвались и в двух местах были связаны грубым, некрасивым узлом. Подмётка у носка оторвалась, и поэтому казалось, что ботик грустно улыбается большим беззубым ртом.

Гундега положила обратно рваный бот, такой же старый и нуждающийся в покое, как и его хозяйка.

Лиена вновь попробовала подняться, но, судя по тому, как легко она сдалась на уговоры Гундеги, можно было заключить, что чувствовала она себя очень больной.