Регина Эзера - Их было три

По двору осторожно проехала телега. Опять вернулась!

Как жутко! Лиене вдруг почудилось, что это похоронные дроги. Свезут одного и снова возвращаются назад. Ей за свою жизнь так часто приходилось слышать стук копыт по кладбищенской дороге! Впервые она испытала страх, когда отца вперёд ногами вынесли из дому. У матери-батрачки их осталось три дочери. Старшей, Лиене, только исполнилось шестнадцать лет. Как давно, как невероятно давно это было! Лиена уже привыкла к тому, что она старуха. Даже не верится, что когда-то она была молодой. Молодость, лёгкая ли, трудная ли — птицей промелькнёт. Только старость тащится, опираясь на клюку… Лиена слышала, люди говорят — жаль ушедшей молодости. Жаль? Не жаль? Кто знает… Трудно даже представить, как можно прожить всё сначала. Нет ни сил, ни желания. Неужели она когда-то была ловкой, проворной хохотушкой? "Ты проворная, как трясогузка", — говаривал в первый год замужества муж. Слова проходили мимо ушей, не радуя. Если бы их сказал тогда кто-нибудь другой…

Да, она рано вышла замуж, вскоре после смерти отца. В то тяжёлое время матери казалось самым благоразумным поскорее выдать дочерей замуж. Но Марте было только тринадцать лет, Берте — десять, и выбор пал на неё, Лиену. Петеру принадлежала небольшая усадьба — Леяскаркли, с неплохой землёй. Лиена мысленно представила себе, как красиво станут там цвести ярко-красные пионы и жёлтые настурции. Скромные настурции всегда будут напоминать ей материнский цветник, а пионы были пределом её мечтаний. Принуждённые скитаться из дома в дом, батрачки нигде не успевали их как следует вырастить. Обычно гордые, капризные пионы не расцветали, а шли в лист. Чтобы они расцвели, нужна была хорошая почва, а хозяева обычно отводили им бросовую землю.

Ребяческие мечты! Но можно ли упрекнуть Лиену, ей было только шестнадцать лет. Если бы ей тогда предоставили право выбирать, она ни за что не пошла бы в Леяскаркли. Но её мнения не спрашивали, и, чтобы хоть немного скрасить жизнь, ей оставалось только мечтать о прекрасном.

Спустя два года у неё родилась Илма, и она примирилась с судьбой. Но вот в соседнюю усадьбу наняли батрака Юргиса. И Лиена поняла, что она несчастлива, что ей не хватает любви…

Нет, нет, она осталась честной и верной женой. И Юргис… он даже не знал… Стыд, какой стыд, мужняя жена, мать, носящая под своим сердцем второго ребёнка… Безумие! Об этом не должен знать никто на свете. И только с одним — с думами — она не могла ничего поделать. Могла не смотреть в ту сторону, где находилась усадьба соседей, могла заткнуть уши, заслышав голос Юргиса. Но думы, они текли своей чередой, свободные, как ветер, и их не запереть было ни в какую клетку…

Лиена слышала, что ребёнок бывает похож на того человека, о котором думала мать. Она ходила, окрылённая безумными мечтами. Ребёнок родился следующей весной, когда Юргис был уже далеко, в чужой волости. Родился сын, не имевший, конечно, ни малейшего сходства с Юргисом. Но мечты Лиепы настолько переплелись с действительностью, что она уже ничего не понимала. Она назвала его Юрисом и отдала ему всю свою большую неразделённую любовь.

Четырёх лет от роду, во время первой мировой войны, Юрис умер от дифтерита. Бледная фотография снятого в гробу мальчика — всё, что от него осталось. С сыном Лиена похоронила свои мечты, надежды, любовь, жизнь. Ей тогда было двадцать четыре года.

Лиена подумала, что фотография лежит в шкафу под бельём, но не поднялась, чтобы посмотреть на неё. Она хорошо помнила и так: маленький гробик, лицо мальчугана в профиль, горящая свеча. Всё. Одна-единственная звезда в скучной, беспросветной жизненной ночи.

Илма была нелюбимой, уродившейся в нелюбимого мужа дочерью: его лоб, волосы, энергичный подбородок, походка и характер. Живое напоминание о том, что в жизни Лиены не было счастья. Она никогда не любила Илму так, как Юриса, и, сознавая это, всегда чувствовала себя в долгу перед дочерью. Она сосватала Илму в богатую усадьбу Межакакты, чтобы искупить свою вину по отношению к ней. И позже, когда старый Бушманис, соревнуясь в чванливости с зажиточными хуторянами, довёл Межакакты чуть не до продажи с молотка, Лиена без колебаний продала Леяскаркли и все деньги отдала Илме.

И теперь, сидя в полутёмной кухне, прислушиваясь к скрипу дверей сарая и приглушённым голосам, она попыталась представить, как сложились бы судьбы людей, не продай она тогда свою усадьбу. Что было бы с Илмой, Фрицисом, Фредисом да и с ней самой? Но сколько Лиена ни думала, она ничего не могла представить. Она ни разу не пожалела о том, что тогда спасла Илму от нужды, но именно сегодня ночью, когда во дворе громыхала телега, увозя куда-то ворованное добро…

Бог мой, что ей только не приходит в голову! Так, как поступила она, когда Межакактам угрожала продажа с аукциона, вероятно, поступила бы каждая мать. И всё же… всё же…

В какой же именно момент Лиена из "спасительницы Межакактов", из "милой мамуленьки", которую в награду за утраченные Леяскаркли обещали кормить до конца дней, которой обещали выделить комнатку и обеспечить спокойную старость, она превратилась в бесплатную батрачку? В прислугу старого Бушманиса. Так же, как Фредис. Неплохо было иметь таких родственников. Бушманису не надо было нанимать батраков. А в сороковом году [16] 1940 год — год восстановления советской власти в Латвии. он, не закрывая рта, хвастался: наёмным трудом не пользуется, всё обработано собственными руками.

И когда случилось, что Илма заразилась алчным духом Бушманисов! В юные годы ведь она не была такой. Годы… годы… Было лишь два выхода: или уйти из Межакактов, или проникнуться их духом до последней клеточки. Илма пыталась уйти, но она сама, Лиена, запрягла лошадёнку и привезла её обратно. Она, она, она…

За окном стояла светлая летняя ночь. Из низины доносился сонный скрип коростеля. В открытое окно откуда-то издалека веяло ароматом зреющего хлеба.

Всё дышало покоем. Только в Межакактах его не было.

Лиена погасила лампу, но спать не пошла, а продолжала сидеть за кухонным столом, прислушиваясь к звукам снаружи и в то же время боясь их.

"Как я устала", — снова подумалось ей. Но это был не упрёк, не осуждение, нет — это просто был привычный грустный вздох. Лиена знала, что устала она не только от вчерашних дел, от бессонной ночи, от волнения. Устала от жизни, от сознания тяжёлой вины… Что сделала она, чтобы Илма стала другой, что она сделала, чтобы оградить её от кошмара, от стяжательства, ужасной, отвратительной ненасытности, когда богатство становится идолом, божеством?.. Ничего она не сделала. А теперь, теперь поздно.

Опять!

Лиена вздрогнула и побледнела. Во дворе что-то грохнуло.