Леонид Огневский - На другой день

Дружинин пригладил ладонью коротко подстриженные волосы, так коротко, что не разглядеть седины.

— Сколько в этом месяце рекламаций, Людмила Ивановна?

— Пока две.

— Пока две! — за слово ухватился старик. — Сегодня две, а завтра появится вдвое больше. Вот я и говорю: задумались о качестве, да не крепко. Темп нарастили, качества нет. Да рублем, рублем надо того, кто делает машины и недокручивает какие-то гайки!.. Подвернется случай, я и Абросимову это скажу, у меня не заржавеет.

"Ну старичок, — подумал Павел Иванович, переглянувшись с Людмилой, — и на отдыхе он не может без думки о заводе, без критики. Правда, у себя дома, по пути на завод, даже в лесу критикует директоров смело и беспощадно, на собраниях и планерках больше отмалчивается".

Но и за то беспокойство, которое у старого мастера всегда было, Дружинин уважал его. В каждом коллективе обязательно найдется человек, который раньше многих других и резче других реагирует на все чуть заметные поначалу изменения или тенденции. Это — люди-барометры. С поразительной точностью отмечают они температуру кипения общественной жизни. Таким барометром на заводе горного оборудования был Кучеренко Кто первый когда-то забеспокоился, что директор Абросимов мягкотел, со всеми — надо не надо — за ручку, по имени-отчеству, а дело страдает? Григорий Антонович. Кто скорее других нутром понял Подольского — авантюрист, подлая душонка? Кучеренко. Теперь, когда дела на завода пошли лучше, когда не только горком, но и обком партии, министерство хвалят Абросимова за экономию средств, за ритмичный выпуск машин, мастер Кучеренко находит у Михаила Иннокентьевича новую слабость: увлечение движением вширь вместо того, чтобы двигаться вширь и вглубь. Только этим и можно объяснить неприятные случаи дефектов в больших выпущенных машинах…

— Теперь не то, что год, два года назад, — продолжал Кучеренко, поклевывая носом в такт каждому слову, — другое время и другой с нашего брата спрос. И товарищ директор должен бы учитывать ситуацию.

— А вы ему это говорите, вон он идет, — сказала Людмила. — Хотя, лучше не сегодня, надо и Абросимову дать отдохнуть.

— Ради выходного, правильно, можно воздержаться, — тотчас согласился старик.

На полянке между соснами молодежь затеяла танцы, Петя Соловьев, высмотрев Веру, ушел туда, место его у потухшего костра занял Михаил Иннокентьевич; прилег на бочок и сдернул с близоруких глаз, видимо, надоевшие очки.

— Благодать-то, когда солнышко припекло: ни сырости, ни комарика. А вот не умеем или не хотим пользоваться даровым, редко выезжаем за город; некоторые, например Иван Васильевич Горкин с супругой, и сегодня не поднялись. Вы не знаете, Людмила Ивановна, почему они дома?

— Нет. — Людмила села, подобрав под себя ноги, пощипала траву Напомнили ей о Горкиных, и она пожалела Клаву: бедная, даже в выходной день не оторвется от кастрюль и горшков. Похудела опять, потускнела. А как, было, расцветил ее курорт! Хотя и говорит, что Дмитрий Петрович скоро приедет и заберет, да так говорит, только тешит себя; уж поступала бы скорей на работу, все веселее…

— Умеет девушка танцевать! — воскликнул в это время Абросимов. — В сером платье, партнерша нашего Соловьева… — Узнав, что это Вера Свешникова, сказал: — Оригинально с нею получилось тогда: приняли ее воришки с подсобного за бухгалтера-ревизора и тем же часом сбежали. Каково, Людмила Ивановна? Второй случай в истории с якобы ревизором.

— А еще оригинально: не меньше воришек девушка напугалась сама. Рассказывают, Петя Соловьев чуть живую ее в город привез.

Посмеялись и стали напряженно следить за танцующими, особенно за легкой в движениях, стройной и красивой Верой и ее партнером.

— Хорошая пара, — заметила Людмила.

— Всех мер, — тихо вздохнув, сказал Дружинин.

Людмила поглядела в его загорелое лицо и, хотя ничего необычного в нем не нашла, по тихому короткому вздоху, по взгляду, всегда грустноватому и теперь скользнувшему в сторону, поняла, что он в эту минуту подумал. Копчики воротника его расстегнутой вышитой рубашки были смяты. Людмила вспомнила, как поправляла воротничок своему Васе Полина, и потянулась было, но вовремя остановила себя: нельзя, невозможно, не вправе.

Сделала она это позже, когда устал рассказывать о заводе старик Кучеренко, натанцевалась под баян молодежь, все снова (перед отъездом домой) разбрелись по лесу.

…Павел Иванович перешел ручей и ждал ее. Людмила никак не могла выбраться из смородинника. Не потому задерживалась, что прельщали ягоды, нет, хотелось собраться с мыслями, как-то предугадать, что еще сегодня случится. А случится, — в этом Людмила была уверена, она только не знала, будет ли это необыкновенное слово или особенный взгляд, или Павел Иванович одним жестом скажет больше, чем словом.

И вот, когда очутилась в двух шагах от него, разделенная бурлящим ручьем, отступила на шаг, потому что струсила. Показалось — перешагни эту черту, и жизнь пойдет по-иному, а иное, новое, неизбежно страшит.

Под ногами хрустнула ветка. Это была веточка голубики, вся унизанная спелыми ягодами. Голубые, с матовым блеском крупные ягоды. Правда, две ягоды, на самой вершинке, помельче и глянцевитые: они окунулись в ручей, в его хрустальную воду. Шершавые камни, замшелые и голыши, — и этот хрусталь…

И по ту сторону ручья росла голубика. Там, по колено в траве и кустарнике стоял Павел Иванович. Глаза смотрели мягко и ласково.

— Не перешагнуть? — тихо спросил он. Он уже с минуту наблюдал за Людмилой: идет не спеша и ступает неслышно — легкая, осторожная; лицо на лесном воздухе посвежело и, кажется, стало полней, не таким острым выглядит подбородок; белокурые волосы слегка распушились, в локоны набились хвоинки. Вот она подошла ближе к ручью и клюнула носком туфли камень-голыш. И тотчас боязливо попятилась. — Страшно? — засмеялся Дружинин.

— Не знаю, — обронила она.

— Может, нам вернуться и обойти?

— Нет, нет, зачем же? Возвращаться не время.

— Всяк своим берегом дальше пойдем?

Людмила поднесла к вискам руки. "Всяк своим берегом"? Она не знала, что бы ответила и как поступила, если бы в следующее мгновение не испугалась шарахнувшейся где-то в кустах птицы. Испугалась и прыгнула, закрыв от страха глаза, Дружинин едва удержал ее от падения. Ощутила близко его, тихо смеющегося, и рука уже сама потянулась к смятым крылышкам воротничка.

Из лесу они уезжали на одной машине. Павел Иванович, никого не стесняясь, предложил: "У меня свободней, садитесь, Людмила Ивановна, ко мне". Он, конечно, волновался при этом: что подумают Абросимов и Фаина Марковна, старик Кучеренко и другие знакомые? Михаил Иннокентьевич так и постреливает глазами, легонько кивая жене. Но он же, Дружинин, не зеленый юнец, чтобы вдруг растеряться.