Леонид Огневский - На другой день

— Почему не верить? Соседи твои перечисляют суммы ежеквартально — верю. Верю и принимаю, такая моя обязанность.

Михаил Иннокентьевич снова сел в кресло. Его и миллионом не удивишь! Ну, камень, не человек!

Суховатое тело Никифора Петровича откинулось на высокую (а для него — низкую) спинку старомодного, с резьбой стула. В глазах старого блеснули теплые искорки. И Абросимов, пожалуй, впервые в жизни увидел зубы Рупицкого, оголившиеся в скупой, но добродушной улыбке, стертые, по еще крепкие, белые.

— На первый случай достаточно, — басовито сказал он. — Почаще будешь подбрасывать круглые суммы, сделаемся настоящими друзьями, во всяком случае, на дуэль в горком партии выходить не придется.

— Скупой рыцарь! — воскликнул Михаил Иннокентьевич. — Пишите справку на перечисление. Для горкома. Или не верите без документа, будете ждать моего бухгалтера?

— А куда торопиться-то, подождем. Да и незачем мне писать справку, напишет тот, кому следует, я подпишу.

…Людмила задержалась у Полины. Приятельница как раз работала кредитным инспектором.

— Людмила Ива-ановна! — лисонькой высунулась она из окошечка. — Здравствуйте, здравствуйте. Сто тысяч рублей! — Полина полистала бумажки и сдвинула их на край стола. Быстренько сорвала с двери крючок, пропустила Людмилу к себе в сектор. Снова закрыла дверь на крючок. — Как живете, рассказывайте. Хорошо? Уж теперь вы не отопретесь!

— Да право же, не о чем рассказывать, — зарделась Людмила. — Как ваши ребятки, научились выговаривать "папа"?

— Они-то научились, а вы?..

"Неужели что-нибудь заметно?"

— Вы, Поленька, о себе.

Та схватила ее руку и приложила к своему горячему животу.

— Опять, наверно, двойняшки.

Развел их уже прибежавший от управляющего Абросимов. Пошли подписали справку. Опять поехали на завод. Михаил Иннокентьевич предложил зайти к Дружинину, Людмила отказалась:

— Зачем мне к нему? Потом… хвастаться.

— Не хвастаться, Людмила Ивановна, а поставить в известность о нашей общей победе, в этой победе заложена доля участия и его. — Абросимов почти силой втолкнул ее в кабинет Дружинина. — Полюбуйтесь, Павел Иванович, на нее, перечислила сто тысяч внеплановых и не желает никому говорить.

Дружинин быстро вышел из-за стола.

— Поздравляю, Людмила Ивановна, ото всей души.

— Право, я не при чем…

— Да уж со стороны-то видней.

Он долго и осторожно пожимал ее руку, и она стояла перед ним безмолвная, присмиревшая.

Но вот украдкой шагнувший к двери Абросимов наткнулся на стул, уронил его, и Людмила спохватилась, быстрее директора выбежала в коридор.

Только на улице она и подумала: "Да куда бегу, как шальная?" И неторопливо пошла, помахивая снятой с шеи косынкой Полюбовалась высоким, помолодевшим на осеннем солнышке зданием главпочтамта — будто, впервые его видела! С интересом оглядела жилые дома красногорского центра, массивные, увитые в несколько ярусов балконами. И не попутно было, а прошла мимо Дворца культуры машиностроителей, дохнула влагой фонтана… Если быстро придет рижская мебель, в Октябрьские праздники Дворец будет открыт.

Она и ранее, еще школьницей и студенткой, с любопытством и радостью наблюдала, как в ее родном городе, когда-то маленьком, деревянном, отстраивались кварталы, улицы, целые районы с домами из кирпича и стекла, с корпусами заводов, с их высоченными трубами. Теперь будет еще дворец. Потом будет второй мост через быструю реку, потом — ГЭС, величиной чуть ли не с Днепровскую. Значит, прибавится славы родному городу, краше будут милые сердцу места.

Синело предвечернее небо. Слегка расплывшееся солнце медленно клонилось над дальней горой. Освещенные его последними, едва теплыми лучами, подрагивали листочки на вершинах тополей. Людмила присмотрелась к листве: уже старая, задубевшая, кой-где тронутая желтизной — канун осени. Да и небо над городом было не синее, а льдисто-холодное, из проулка, с реки, тянуло пронизывающим холодком — скоро осень, потом зима. Ну и пусть.

Она не позволила вкрасться в сердце холодку осени и холоду близкой зимы. На душе было просторно. С неких пор будто раздвинулись границы горизонта, она лучше видит небо, горы, леса, для нее понятнее люди, а сама она людям нужней. Хотя бы и эти сто тысяч — тут она, конечно, "при чем". Индийские вдовы сжигали себя на кострах, оставляли на память лишь горстку золы, она дала миру живую каплю. И не сгорела, а закалилась ее сохранила в живых, закалила сама жизнь, работа любовь.

Эю слово — любовь — она мысленно произнесла, пожалуй, с опаской и вновь, как когда-то возвращаясь из леса, как, бывало, поздней, вместе с радостью ощутила тревогу. Но теперь Людмила не отмахнулась от тревожного чувства "Прочь, прочь!", — а попыталась в нем разобраться. И даже испугалась того, что пришло на ум: "Может быть, это еще не любовь, не всем сердцем, если в сердце только тепло. Да и полюбишь ли друга мужа, они всегда двое будут стоять перед тобою одной?.."

Когда-то Мария Николаевна рассказывала о своей молодости, про первые годы вдовства. Вернувшись домой, Людмила нарочно завела с нею разговор о давнем прошлом.

— Скажи, мама, — начала она, протирая полотенцем вилки и ножи (Мария Николаевна мыла в тазике посуду), — Никифор Петрович Рупицкий был другом твоего мужа?

— Был, пока они не ушли на германскую.

— А ты могла бы выйти за него замуж, когда осталась вдовой?

Граненый чайный стакан выскользнул из рук Марин Николаевны, она подхватила его, уже катившийся по столу.

— Скажет тоже: "Могла бы?".. Он меня и не брал, у него семья была, жена, дети.

— А когда овдовел, тогда? Это не помешало бы, не показалось, ну, странным, дурным: бывший друг мужа, потом — второй муж?

— Ну, и любила бы, если любила, вдвойне.

— Так почему же ты…

— Да не брал же, сказала тебе: не брал, ни тогда, ни позднее.

Людмила еще хотела кое о чем спросить, не спросила, знала, что скажет свекровь: "Да включай-ка ты, Люся, радио". Или: "Да ложись-ка ты спать, завтра к девяти на работу…"

Тот день, когда Абросимов и Людмила ездили в банк, и для Павла Ивановича был необычным. Оставшись в кабинете один, он присел к столу и обхватил обеими руками голову. Сперва он думал не о Людмиле, не о себе — о дочери. У него почти взрослая дочь, Наташа, как, случись, поймет и оцепит она? Что подумает Галочка, хотя она и ребенок, как рассудит и взвесит опытная в жизни Мария Николаевна? Да и Людмила-то неизвестно как отнесется ко всему, ведь и с нею ни разу не говорил, разве только намеками. Сложно! Стократ сложно, не то, что в молодые года!

Думал: как же быть с документами? Надо было срочно посылать в Москву личные документы (в принципе с переводом в Белоруссию было решено), а он медлил с пересылкой их, на телеграммы не отвечал. Не говорил ни да, ни нет и Рупицкому, уже дважды звонившему по телефону, — выборная вот-вот начинается, у горкома должна быть уверенность.