Борис Зубавин - От рассвета до полудня [повести и рассказы]

— Н-нет, — сказал Валерка, с ужасом думая: "Сейчас все мои сухари сожрут за милую душу. Вон как вытаращились на них. И никому ведь не придет в голову, что мне как пить дать попадет за это от старшины. "Растяпа, — скажет старшина. — Я тебя чему учил? Я тебя учил накормить командира: хоть бы к черту на рога попадете с ним, командир и там должен быть накормлен. Ай-яй-яй. Какой же ты есть ординарец?" Вот как нацелились, словно волки".

Тем временем капитан Терентьев разломил каждый сухарь на две доли и, отвинтив крышку фляги, налил в ту крышку водки.

— Подходи по очереди, не толпясь. Командир первого пулеметного взвода, получай… Командир батареи, причащайся…

Капитан Терентьев повеселел, стал дурачиться. Повеселели заодно с ним и те, что находились в этот час в комнате. Черт возьми! Дело ведь было не в глотке водки и не в куске сухаря, а в чем-то другом, более значительном и важном, чего никто из присутствовавших не мог и не стремился объяснить себе. Просто людям стало весело, мигом исчезло угнетавшее их уныние, и пусть теперь все идет прахом, можно хоть сейчас вновь подниматься в поход по весенней распутице, опять на все сорок километров, дать бы еще только солдатам по такому вот ломтю сухаря, по манерке водки, да чтоб увидели они таким вот своего командира.

Все задвигались, загомонили, перебивая и почти не слушая друг друга. В комнате стало шумно, а капитан Терентьев знай покрикивал:

— Командир взвода ПТО — получай, телефонист — получай, радист — получай, рядовой Лопатин… Ты чего не весел? — спросил он у переминавшегося с ноги на ногу рядом с ним Валерки. — Жалко сухарей?

Валерка вздохнул, потупясь.

— Ну, — настаивал командир. — Говори, жалко?

Валерка и на этот раз только вздохнул.

— Забирай свою порцию, — усмехнулся Терентьев, — а вот эту отнесешь часовому. Постой, — остановил он уже повернувшегося было Валерку. — А где твой противогаз?

— А я его, еще когда двинулись в поход, выбросил, — беспечно сказал Валерка.

— То есть как выбросил? — нахмурился капитан. — Боевое снаряжение выбросил?

— Сухари не в чем было нести.

— Та-ак, — угрожающе протянул командир.

В комнате наступила тишина.

— Ну вот, — Терентьев постучал кулаком по столу, — чтобы противогаз у тебя был. Иначе пойдешь в штрафную роту.

— Будет, — сказал Валерка дрогнувшим от обиды голосом. — В бою добуду.

— Иди, — махнул рукой Терентьев и обратился к офицерам: — Сейчас же проверить у бойцов наличие противогазов и доложить… — он посмотрел на часы, откинув обшлаг гимнастерки, — в двадцать…

Тут дверь распахнулась, и на пороге, нетерпеливо постукивая кнутом по голенищу облененного грязью сапога, встал Гриценко, огляделся, увидев капитана, поправил на боку сумку и, приложив руку к шапке, хрипло рявкнул:

— Прибыл!

— Всем обозом? — быстро и радостно спросил Терентьев, вмиг забыв о том, что еще минуту назад был неимоверно зол на старшину.

— Никак нет. Одними санями. Четыре лошади впряг и прибыл.

— Что привез?

— Хлеб, сахар, табак, сало, консервы и гороховый концентрат, — загибая пальцы и вопросительно глядя в потолок, перечислил старшина.

— В чем же солдаты будут варить твой концентрат? — спросил капитан.

— Найдут. В котелках сварят. Нашему солдату только дай что сварить, а в чем варить, он враз сообразит. — Старшина обернулся к взводным, прохрипел: — Давайте, товарищи командиры, присылайте людей. У меня время не ждет, обратно надо торопиться.

— Где голос потерял? — спросил Терентьев, когда офицеры, толпясь и подталкивая друг друга в дверях, покинули комнату.

— Много, видно, на лошадей да на ездовых орал, вот и осип, — признался Гриценко. И тут же беспечно заверил: — Пройдет, на то я и старшина. — И пристально посмотрел на Валерку.

Тот сразу понял его взгляд и обиженно отозвался:

— Как же, накормишь его! Он все сухари и всю мою водку роздал.

— Вот растяпа! — всплеснул руками Гриценко. — Я тебя как учил? Хоть у черта на рогах…

— И еще добавь, — сказал Терентьев, — что тебе будет, если ты не найдешь противогаз.

— А, это пустое, товарищ командир, — заступился за Валерку старшина. — Осмелюсь доложить, противогаз мы найдем, В бою их до чертовой матери наберется, этих противогазов.

— Да я уж и говорил, — сказал ему Валерка.

Старшина по-отечески похлопал ординарца по спине и направился к выходу.

Валерка, воспрянув духом, с благодарностью посмотрел вслед своему наставнику.

Противогаз они, как и обещал Валерка командиру, добыли в первом же бою, через неделю.

— Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь, — ворчит старшина Гриценко на телефонистов и разведчиков. — Никак проснуться не можете. Ползаете возле кухни, словно воши, а мне надо успеть еще целую роту накормить.

Старшина говорил неправду. Он уже накормил и артиллеристов, и минометчиков, и теперь оставалось раздать завтрак лишь четырем пулеметным взводам да петеэровцам, рассредоточенным с их длинными ружьями между пулеметчиками по всему переднему краю, занимаемому ротой. К тому же, если учесть, что во взводах, стоявших отдельными гарнизонами по высоткам, насчитывалось всего по десять — двенадцать человек, то, стало быть, накормить их для старшины не стоило никакого труда.

Но вот налили последнюю кружку чаю, захлопнули, завинтили крышки кухонь, ездовые разобрали вожжи, повара вскочили рядом с ними на облучки, старшина и каптенармус поспешно повалились животами на тронувшуюся повозку, и повозка, запряженная парой гнедых ротных ветеранов, управляемых самым вежливым в батальоне солдатом, а следом за ней обе одноконные кухни покатили со двора и скрылись в сумраке предутреннего часа.

Капитан Терентьев постоял в опустевшем дворе, послушал стук удаляющихся колес, и этот безобидно-мирный стук в тишине взволновал его, и он ясно, отчетливо вспомнил, как мальчишкой, точно в такие же свежие, предвещающие большой солнечный день, несущие для тебя предчувствие необыкновенного, светлого праздника, утра любил возить на просыхающие поля навоз, шибко катить оттуда, с полей, порожняком по мягкому проселку, подпрыгивая, и сладко трясясь на дощечке, положенной поперек телеги, вымазанной и пропахшей коровьим навозом и прелой соломой.

О, какими счастливыми, ни с чем не сравнимыми были эти весенние времена с душисто и густо парящей землей, с высоким теплым небом, мягким ветерком и победным звоном жаворонка над Володиной головой. В такие дни как бы обновлялось все его существо от макушки до пяток, прибывало силы, беспредельной и беспечной веры в то, что всем его желаниям легко сбыться, что все будет хорошо, отлично, и он очень много успеет сделать столь же необыкновенного, радостного, удивительного и доброго на земле.