Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Не серый, а коричневый, — перебила Катерину Игнатьевну Оленька.

— Не коричневый, а серый, — строго поправила дочку Катерина Игнатьевна.

— Нет коричневый, шоколадный, — упрямо повторяла девочка. — Я видела, шоколадный.

— У тебя кругом шоколады, так шоколады и снятся. Серый фургон. Трактор вытащил серый фургон.

— Нет шоколадный. Я вышла на балкон, когда загремел гром, посмотреть летающие тарелки и видела — шоколадный.

— Какие тарелки? Причем тут тарелки?

— Тата говорит, когда небо светится от молний, летают тарелки. Тата говорит, сейчас по всей земле летают тарелки.

— Господи, — всплеснула руками Катерина Игнатьевна, — мы про фургон, она про тарелки.

— И я про фургон, я ж видела…

— Ну, теперь пойдет… У меня уже вот такая голова от ее выдумок, — рассердилась мать. — Если не тарелки, так снежный человек или дракон подводный… Вы уж извините нас, приятного аппетита. А мне ж еще на базу!..

Черный кот проводил Катерину Игнатьевну и Оленьку до двери, постоял, о чем-то размышляя, и вернулся к столу, прижался к ноге Никиты.

— Странная девочка! — Анатолий прислушивался к удаляющимся шагам Оленьки. — Я еще на площадке заметил — не по-детски ревниво следит за каждым шагом матери.

— Не девочка странная… — неохотно отозвался Никита. — Жизнь у них странная. Муж неизвестно где, затяжные командировки, я его в глаза не видел. Свекруха ведьма. Соседи рассказывали, Катерину со света сживала, сынка наставляла: „Ты уж за ней гляди, ты уж присматривай, чтоб не очень гуляла. А то ж тут понаселялись кругом, интеллигенция, образованные, знаем мы этих образованных“. Теперь девчонке голову морочит без стыда и совести: „Папка в отъезде, так ты доглядай кругом. Ты тут хозяйка растешь!“

— Серый или коричневый? — спросил Анатолий.

— О чем ты?

— О фургоне. Серый или шоколадный?

— Ты о фургонах! А я думаю о том, как девочке жить, понимаешь, как ей жить в ее обстановочке, с квартирным ключиком на шее. Его фургоны тревожат! Я о главном думаю, как ей живется-можется. Невольно вспоминаю: в моей семье не было свекрухи-ведьмы; соседей языкатых не замечалось, никто ни за кем не следил, не высматривал… Интеллигентное семейство, сознательное. Сосуществовали разумно, уважительно, мирно. Но, помнится, они часто спорили. Тоже разумно, уважительно. Однако слишком возбужденно: Каждый с сознанием своей правоты. А мне слышалась ссора, не переносил этого интеллигентного, гнетущего противостояния. И когда они жестко отстаивали свои позиции, мне чудилось — земля колеблется и готова рухнуть. И потом эти молчания, сменяющие спор. А если спорят не интеллигентно…

Помолчали, заканчивая обед с пирожками.

— И все же — коричневый или серый? — поднялся Анатолий. — Разреши позвонить?

Никита удивленно глянул на друга:

— Телефон в кабинете отчима.

Анатолий набрал номер подрайона:

— Лейтенанта Пантелеенко нет поблизости?

— Кто спрашивает?

Анатолий назвался.

— С выздоровлением. Приступили?

— Жду приказа.

— Его нет сейчас. Но должен явиться. Что передать?

— Пусть позвонит на квартиру архитектора… Пусть позвонит Никите, он знает.

— Сделаем.

Никита с неожиданной для Анатолия хозяйственностью занимался уборкой комнаты, вынес посуду на кухню, сложил в мойку, — угадывалась солидная вышколенность.

— Дозвонился?

— Нет его.

— Он говорил тебе — его девчонка в салоне работает?

— Догадываюсь.

Вышли на балкон — закоренелая привычка дышать свежим воздухом с папиросой в зубах.

Внизу — дороги, люди, старый шлях меж холмов, овраг глубокий теряется в перелесках; трасса через овраг по ажурному мосту. Сквозь кустарник, ивняк и тонкие, чистые стволы берез тускло проглядывает залитый глинистым стоком дол.

— Приглядись хорошенько, Анатоша, ко всему, я приметил для тебя кое-что любопытственное. Но об этом потом. А сейчас смотри — будущая моя строительная площадка, наметил, облюбовал — сбудется!

Всегдашний наступательный пыл Никиты, мечты и прожекты: рощу оставляю нетронутой, внедряюсь в поляны и пустоши, сохраняя неприкосновенной белизну берез, подниму жилой массив в зелени перелесков, а в центре массива — город детства и юности.

— Согласись, Толя, школа не может быть вездесущей. До тех пор, пока есть дом, семья, слова „домой“, „дома“ — надо строить дом, гнездо, соответственное нашему, новому времени. Делать внешкольный день так же, как делаем, строим современное поле. Детство — это на всю жизнь!

Никита говорил еще долго; когда на него находил стих, его следовало выслушать; Анатолий это знал, не обрывал друга, тем более что думал о том же.

— Да, чуть не забыл… Извини, отвлекся… Обещал отметить любопытственные явления. Так, мелочи жизни, предлог для размышлений. Ты видишь хижину на окраине поселка, у самого оврага?

— Двухэтажный особняк в саду?

— Подобные строения именуются здесь одноэтажными. Индивидуальное строение с надстройкой, пристройкой, встроенным гаражом.

— Я знаю этот дом, он принадлежит..

В кабинете звякнул телефон, сперва задребезжал нерешительно, точно сигнал с трудом пробивался по проводам, потом затрезвонил лихо. Звонил Валентин.

— Ты спрашивал меня, Толя?

— Да. Послушай, Валек, ты обмолвился о „чепэ“ на трассе. Уточни, пожалуйста, цвет фургона.

— Не дошло.

Я прошу, если можешь, уточнить цвет фургона, завалившегося в яр. Тут у нас возникло разногласие. Одни говорят — серый, другие говорят — коричневый.

— Какие могут быть разногласия? Серый фургон пищеторга… А вы что там, закладываете? Делать нечего? У меня времени в обрез, важный для меня день.

— Значит, серый? Точно?

— Отбой.

Анатолий не успел отойти, телефон задребезжал вновь.

— Толик, понимаешь, такие дела, мы с Ниночкой решили… Короче, заскакивайте с Никитой ко мне на мальчишник, последний холостяцкий часок. Извини, на горизонте начальство.

— О чем вы там? — крикнул с балкона Никита.

— Оказывается, ее зовут Нина, — вышел на балкон Анатолий. — Валек приглашает нас на холостяцкие посиделки.

К хижине на краю оврага подкатила серая „Волга“ и коричневые „Жигули“, случайная игра расцветок, вернувшая друзей к прерванному разговору.

— Значит, все-таки серый… — отметил Анатолий и тотчас продолжал, без видимой связи с предыдущим. — Я знаю эту усадьбу, она принадлежит Пахому Пахомычу Таранкину.

— Да. И супруге его Эльзе Захаровне, поскольку это участок ее первого мужа. Именно о ней хотел тебе рассказать. Нелегкая судьба у женщины.

— Имеешь в виду двух мужей?

— Имею в виду одну жизнь. Всего лишь одну, ей даденную.

— Сочувствуешь?

— Что поделать, соседи бывшие. Все мы тут здешние, местные, из одной глины слепленные. Ты, Анатоша, вырос при отце, в его значимости и определенности, ясная дорога на тысячу лет. Я принял безотцовщину со всей горестью и неустроенностью, приучен смотреть на мир с низов нашего кута. Так вот, я хочу сказать тебе о женщине, выросшей в нашем куту, рассказ короткий, да и не рассказ, а так, два слова, может, пригодится тебе, если вернешься на свою работу.