Николай Сказбуш - Поселок на трассе

— Ну, вы, девушки! Девичий разговор! В деле факты требуются. С него факты стребуют, а он что? Виделось-привиделось, что-то, кого-то?

— Ты напрасно, Валек, — защищала Анатолия Нина. — В человека пули всадили, его слово первое.

— Первое-первое, — горячился Валентин. — А чье-то будет последнее. И я тебе так, Анатолий, скажу, желаешь вернуться на работу — выкинь из головы. Забудь. И не вспоминай. Пока факты не заимеешь.

Посидели еще немного, Анатолий поднялся:

— Пора мне, Никита там беспокоится.

— И я с вами, — собралась Ниночка. — Меня мама ждет, не любит, если задерживаюсь.

— Проводи ее, Толя, тут недалеко, — попросил Валентин. — А я сам закончу уборку.

Было уже совсем темно, Новостройка виднелась только огнями, в черноте они светились особо отчетливо.

— Мне радостно, когда так светится город! — воскликнула Нина.

— Город?

— Ну, да, конечно, город. А вы еще не знаете? Нас включили в черту города. Мы город, Толя, и Валентин теперь участковый городского района, тыщу единиц на его голову.

Она вдруг остановилась.

— А вы не сердитесь на Валю. Он к вам очень хорошо относится. Очень любит вас. Но он строгий человек, у него служба строгая… Понимаете, вы — это совсем другое дело… Вы отключились, можете помечтать, свободно осмотреться. Да и работа у вас другая. Дело поручат, и вы целиком в этом деле. В группе. При старших, опытных, со стажем. А у него… На нем висит, постоянно, ежечасно, со всякими склоками, дрязгами, с профилактикой.

— Да что мне на Вальку обижаться, Ниночка! Он прав. Прав, Ниночка. Кругом и полностью. Это у меня голова завертелась. Близок локоток, да попробуй, дотянись!

Итак, в школу, к Вере Павловне, снова за родную парту — дорога близкая знакомой улицей, но и долгая, как вся жизнь Никиты, — из захудалого хутора в белый свет. Солдатская хата, слепленная прадедом, вернувшимся с гражданской войны на опустевшее место; добробут после крови и пожарищ; шустрый, вертлявый хлопец в кругу немолодых уже людей — Мыкыта! О деде его говорили, что он взял жену из беспризорных, — Майя Петровна пришла в дедовскую хату из Куряжской колонии; на Моторивке слыла женщиной грамотной, работящей на фабрике и в дому, уважаемой соседями. В душе Никиты сохранились ее колыбельная, теплота добрых рук, рассказы о Куряже, о днях, которые Майя Петровна именовала горестью-радостью. Человек, создавший колонию, предстал перед Никитой не вычитанным из книг, а непосредственно из уст близкого человека, в живом образе мудрости, воли и сострадания — с ним можно было мысленно советоваться, делиться мечтаниями, невзгодами, побыть наедине, черпая силу и веру. Никита оказался на руках Майи Петровны, когда мать надолго ушла из дома. Забота и доброта Петровны скрашивали сиротство, но порой на мальчишку находило, забивался в дальний угол, мнил себя беспризорным, пропадал невесть где, пока знакомый голос не возвращал к людям.

Никите не удалось сесть за родную парту, школа была новой, необжитой, все было ново — люди, вещи, сам воздух просторных коридоров и холла — да, был холл, столь же просторный и светлый, не чета сенцам старой школы; кабинеты, лаборатории, залы — внушительность педагогической индустрии.

«Пожалуй, следовало оставить старую парту, поднять на гранитный постамент — поработала старушка на своем веку».

Никита не отличался сентиментальностью, не собирался предаваться воспоминаниям, в нем заговорил не школьник, а строитель, ревнивый, оценивающий окружающее по достоинству. И лишь когда поднялся на верхний этаж и за окном увидел прищуренные окна старой школы, обреченной на снос, увидел вдруг себя, Никитушку, взъерошенного, несуразного хлопца, мечтательного и оголтелого; увидел девочку тонконогую, неоперившегося гусенка, очень несобранную и очень родную; тщательно выутюженная, непомерно короткая форменка стесняет ее, сковывает; чистенький, тугой воротничок манит белизной; маленький, черный бантик в косе только-только сменил пышный, ослепительный бант детства. Они идут рядом, нет, не рядом и не врозь, обгоняя друг друга, чтобы снова пойти шаг в шаг, замкнутым и молчаливым. Пожалуй, не стоило лукавить, играть в прятки с самим собой — он пришел сюда встретить этого мальчишку, ему нужно сейчас возвращение к самому себе, к этой ватаге на школьном дворе, необходима общность, ясность нестертого школьного дня, честное пионерское и дружба навсегда. Он был уже там, с ними, в круговороте и галдеже, когда кто-то окликнул:

— Андрей! Андрейчик! Люба, Люба Крутояр!

Вернулся день сегодняшний.

Вера Павловна попросила Никиту обождать ее в кабинете физики.

— Этот кабинет оборудован в последней четверти, так что осваивать будем в новом учебном. Осмотрись, а я сейчас вернусь, родитель ко мне явился.

Никита разглядывал аппаратуру, формулы на доске, с которыми не ладил в институте, присел к столу, за которым выводились эти формулы, — повседневная школьная работа. Ждал, ни о чем уже не думая, ничего не вспоминая — мгновенье бездумья среди новых, умных вещей.

В коридоре Веру Павловну остановила дежурная:

— К вам из милиции.

— Валентин?

— Нет, старший лейтенант из нового подрайона.

Старший лейтенант, солидный и простоватый — солидность заводского бригадира — форма опрятная, но не затянутая в струнку; уважительно поздоровался с учительницей, извинился, что не сможет присутствовать на родительском собрании, срочное дело; сообщил, что вместо родителей придет бабушка.

— Она у нас в курсе всех вопросов. А я до родительского хотел бы выяснить. Беспокоюсь насчет моей Катеньки. Не могу объяснить чрезвычайную неустойчивость оценок. По математике круглые пятерки, на что уж, насколько могу судить, повышенные требования. Однако по более легким предметам, например, по литературе, тройки появились. Стихи не учит наизусть как следует.

— Ну, что я вам скажу? Катенька девочка работящая, умница, добросовестная, не бросит задачу нерешенной, не станет списывать у товарища. Живой интерес к предмету — я и оцениваю соответственно…

— А как же стихи? Как с этим вопросом? Сколько уж раз говорил, просил, требовал; не порть картину успеваемости. Трудно, что ли, стишок вызубрить? Так нет, не слушает. Я, говорит, не попугай, не зубрила, ис зубрю и зубрить не собираюсь.

— Не ожидала от Катеньки… — опечалилась Вера Павловна. — Педагог у них опытный, знающий, любящий свой предмет; тут какое-то недоразумение. Тут уж моя вина, проглядела, объясняла тройки пропуском уроков по болезни.

— Болеть болела, верно. Но и температуря, составляла графики и координаты.

— Да, да, моя вина, — сокрушалась Вера Павловна. — Не подошла к девочке. Но вы не беспокойтесь, поговорю с ней.

— Вы уж, пожалуйста, Вера Павловна, со своей стороны. Может, хоть вы повлияете на заучивание стихотворного материала. — Офицер не уходил, заглянул зачем-то в папку, которую до того держал нераскрытой. — Вопрос один имеется, так просто, для ознакомления. Необходимо уточнить относительно старшеклассников, имею сведения, что вчерашний день проводилось у них занятие до четырнадцати ноль-ноль?