Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Я решила обойти дувал и перелезть через него там, где был овечий загон. Нужно было торопиться, пока меня не хватились. Однако у любопытства необоримая сила, и я задержала шаг, прислушиваясь. А потом и вовсе остановилась, будто приклеили меня к глинобитной стене. В этом месте она поплыла от сильных весенних дождей, и слышалось отчетливо каждое слово, потому что топчан стоял неподалеку.

— Это, Кандым, священный долг родителей — выдавать замуж дочерей и женить сыновей, — сипел незнакомый старческий голос. — Богоугодное дело надо совершать вовремя и согласно обычаям нашим. Верно я говорю, сакалдаш Кандым?

Кандымом звали моего свекра.

— Верно, сакалдаш, — ответил он. — Слушай, сынок Тархан, умных людей, пока сам ума-разума не набрался.

Тархан ответил тихо и невнятно, я не расслышала.

Снова заговорил свекор:

— Старики говорят: "Нож свою рукоять не режет".

А ты как поступаешь? Ни одной домашней заботе мы не дали коснуться тебя, пока ты учился. Теперь, чтоб не сглазить, стал ученым человеком, учителем. Только очень умный человек может учить других, и тебя в городе посчитали умным, перман [57] Перман — фирман (в туркменском произношении); здесь — документ. выдали с печатью. Мы с матерью радоваться должны, а мы не можем, потому что обижены тобою.

Опять Тархан ответил что-то отцу — и снова я ничего не разобрала, как ни напрягала слух. Я сняла туфли, чтобы случайно не стукнуть каблуком о камень. Комары кусали немилосердно, однако я терпела, только с лица сдувала их, а ноги, присев, подолом прикрыла от маленьких кровососов.

— Уважать родителей — долг детей, — наставлял свекор. — А если ошибся, надо исправлять ошибку. Ты поступил опрометчиво — схватил на улице первую попавшуюся и привез ее в дом родителей, не спросив ни совета их, ни благословения. Разве заслужила это мать твоя?

— Пана! — Тархан наконец повысил голос. — Я привез Аню… то есть Алмагуль… не с улицы! Она умная девушка и честная, любит меня, и я…

— Тебе не стыдно прерывать отца? — не дала ему договорить подошедшая свекровь. — Вот послушай мудрую притчу. У одного легковерного, вроде тебя, была жена. Красивая. Умная. Да только ум ее не в ту сторону смотрел — все ловчилась, как бы это мужа покрепче к рукам прибрать. И прибрала! До того прибрала, что приказывает ему: "Иди вырви сердце у своей матери и принеси мне". Заплакал глупый парень, но пошел и сделал, как ему жена-злодейка велела. На обратном пути спешил, споткнулся о камень, упал. А материнское сердце и спрашивает у него: "Не ушибся ли ты, сынок?" Я не сравниваю тебя, Тархан-джан, с тем глупым парнем, но поступаешь ты ненамного умнее, когда к жене прислушиваешься, а родителей слушать не желаешь. В народе говорят, что, если все женское коварство на шпака погрузить, он на брюхо ляжет, ноги у него не выдержат.

Вот-вот, подумала я, правильно говоришь, свекровушка, о себе говоришь, да только твое коварство и тремя верблюдами не увезти, куда уж тут бедному ишаку!

— Нельзя так, мама, — сказал Тархан, но я не услышала твердости в его голосе, робкий был голос, шаткий, как у ребенка, который хочет настоять на своем и в то же время понимает, что сейчас получит подзатыльник. — Нельзя… Алмагуль живой человек, не сделала вам ничего дурного, любит нас…

— А мы не любим её! — жестко произнес свекор. — Как я понял, уши твои закрыты для добрых увещеваний. У всех сыновья как сыновья, один ты стремишься разрушить построенное отцовскими руками. Мое слово таково: до сих пор мы обходились без тебя, не умерли от голода и жажды. С помощью аллаха и впредь проживем. А тебя вроде вообще нет.

С замершим сердцем я ждала, что ответит Тархан.

Он молчал.

Подал голос незнакомый старик:

— Не умножай язвы родителей своих, молодой джигит. Не всякий, кто побывал в Мекке, хаджи становится, не всякое ученье ума прибавляет. Отец-мать тебе добра желают. Послушайся их, отправь эту светловолосую "муллу" туда, где аллах определил ей место, и готовься к свадьбе. Невесту тебе нашли благопристойную, пыгамбер [58] Пыгамбер — предсказатель. определил счастливое сочетание созвездий, все только от тебя зависит.

Наступило молчание. Лязгнула крышка чайника, упавшая в пиалу. Лишь свекор обронил:

— Пойди, сынок, разбуди свою пришлую, пусть чай заварит.

— Сиди! — сказала свекровь. — Сама заварю, обойдемся без нее!

Но я уже на цыпочках мчалась к овечьему загону. Потом вспомнить не могла, как через дувал перелезала, как дома под одеялом очутилась.

Я не могла уразуметь, что происходит. Услышанное за дувалом казалось нелепостью, не имеющей ко мне ни малейшего отношения, потому что и дома, и в школе меня воспитывали в совершенно иных принципах человеческих отношений. Какое право имеют старики вмешиваться в нашу с Тарханом жизнь? Это в царское время женщину за человека не считали, а теперь они главными героинями страны стали.

Я бодрилась, а на сердце кошки скребли. Неужели Тархан уступит? А как же я тогда? Что со мной будет? Куда мне деваться?

Вопросов было много, ответы приходили один другого глупее, и я не заметила, как уснула. Будто в яму провалилась.

Проснулась так же внезапно. И увидела, что Тархан зажигает керосиновую лампу. Наши взгляды встретились, он потупился. Потом, не раздеваясь, сел на край постели и сообщил:

— Утро скоро.

Я ждала, что он скажет самое главное, но он медлил, и я не выдержала:

— Тархан, милый, что случилось? У тебя такое лицо, словно беда пришла в наш дом!

— Свадьба пришла, Анечка! — выдохнул он.

— Кепбана женят? — слукавила я.

А сердце — клик! — и оборвалось, и покатилось, как камешек по склону бархана — вниз… вниз… вниз… И слезы из глаз посыпались сами собой — словно маш из прохудившегося мешочка. Такой маленькой я себе показалась, такой жалкой и беспомощной, так страшно мне было потерять Тархана и остаться в одиночестве, что я готова была в голос завыть от безысходной тоски.

— Не плачь, Анечка, что-нибудь придумаем, — тихо сказал Тархан и погладил мою руку.

— Колдунья! — раздался голос свекрови. Она возникла на пороге комнаты беззвучно, как большая и кусачая летучая мышь. — Колдуешь своими слезами? Хватит! До сих пор ты морочила голову моему сыну, глаза ему отводила. Отныне — всё, он нага, он сел у домашнего очага! Поняла? Наше с отцом слово, поняла? Из дому не гоним, живи, если хочешь. Только не ревнуй к молодой жене моего сына — его на вас двоих достанет.

— Мама, замолчи! — закричал Тархан и вскочил, словно скорпион его ударил жалом.

— На мать голос не повышай! — прикрикнула свекровь. — На свою светловолосую повышай!

Я вытерла слезы и сказала каким-то странным, чужим голосом:

— Я люблю Тархана. Хоть десять жен ему найдите, а я от него все равно никуда не уйду. Кроме него, никто на свете мне не нужен.