Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Свекровь посмотрела на меня, словно на базаре к телушке приценивалась, пожевала губами и ушла молча.

Мы с Тарханом тоже молчали. До тех пор молчали, пока в окне зарозовело утро.

— Что делать будем, Аня? — спросил он наконец. — Хоть ты посоветуй что-нибудь, а то я совсем ничего не соображаю.

Можно подумать, что у меня в голове полдюжины решений! Что могу посоветовать я, если он, мужчина, растерялся, как малый ребенок?

А он продолжал:

— Может, действительно плюнем на все и уйдем куда глаза глядят? Ну говори же ты, в конце концов, не сиди молчком!

— Нет у меня ни сил, ни соображения, чтоб совет дать, — ответила я ему. — Но, наверно, все-таки нехорошо бежать из дому — мы чужого не брали, мы свое требуем. Неужто никто урезонить их не может?

— Хоть голову ты им напрочь отрежь! — с досадой воскликнул Тархан. — Ночь напролет убеждал их, умолял, грозил. Ничего слушать не хотят. Как мулла: уши заткнули и бормочут свое, только себя слышат. Но я им прямо заявил: хотите брать в дом новую невестку — для себя берите; я, даже десять лет пусть рядом живет, не гляну в ее сторону, пальцем к ней не прикоснусь. Веришь мне, Аня?

— Ладно, — сказала я, — поживем — посмотрим, что будет дальше.

— Не веришь, — решил он, хотя я и сама не знала в тот момент, верю ему или нет. — Правду говорю тебе! Чем хочешь поклясться могу!..

— Слушай, — вспомнила я, — в селе ведь есть комсомольская ячейка!

— Нет, — ответил он, подумав. — Во-первых, мы с тобой не комсомольцы, а во-вторых, смешно на родителей жаловаться. Лучше я к Кемал-аге схожу. Он меня посылал на учебу, пусть и теперь выход ищет.

Трое мужчин, засучив рукава халатов, копали очаги для свадебных казанов. Другие свежевали овец. Женщины разжигали тамдыры и месили тесто. А я смотрела на все эти приготовления, и неуютно мне было среди людей, спрятаться хотелось в сусличью норку, да от себя самой никуда не денешься.

Горько мне было, бесприютно. Как оплеванная бродила я по двору, ловя на себе то сочувственные, то насмешливые взгляды, и не раз дурные, темные мысли приходили в голову, подкрадывались, как кошка к больному цыпленку. Они звали в дорогу без возврата, и я гнала их прочь, они расползались, прятались где-то, но оставляли в сознании липкий след, какой оставляет улитка, проползшая утром по виноградному листу.

Меня окликнули.

Это был Кепбан. Я не видела его несколько дней, и меня поразило, как сильно он изменился за это короткое время: осунулся, побледнел, сгорбился, словно груз непосильный держал на плечах. Даже ноги по-стариковски подволакивал.

— Что с тобой стряслось, Кепбан?!

Он кивнул в сторону приготовлений к свадьбе.

— Ну и что? Это мне переживать надо, а не тебе, — сделала жалкую попытку пошутить и с трудом проглотила застрявший в горле ком.

— Знаешь, кого невесткой берут? — спросил он.

— Девушку, наверно, не верблюдицу.

— Айджемал берут.

— Кого?

— Айджемал.

— Твою?

— Да.

Бедный Кепбан! Так вот почему он сам на себя не похож! Странно, но мне стало немного легче. Вероятно, потому, что уже не одинока я была в своей беде, другой человек разделял ее. И в то же время я очень сочувствовала Кепбану, а он смотрел на меня отчаянными глазами и говорил:

— Нельзя ей, понимаешь, Алмагуль, никак нельзя выходить замуж за Тархана, понимаешь?

В общем, я догадывалась, в чем дело. Как-то свекровь снизошла и велела мне обмазать печь саманом. Уже темнело, но я решила все приготовить, чтобы утром пораньше взяться за работу, и пошла в саманхану. Там и наткнулась на Кепбана и Айджемал. Кепбан, по своему обыкновению, молчал, зато Айджемал накинулась на меня как барханная кошка-каракул. "Ты пойдешь и всем расскажешь? — наседала она на меня, даже не приведя себя как следует в порядок. — Иди! Хоть сейчас иди и говори! Никого я не боюсь! Пусть весь мир против меня выходит — не испугаюсь!" — "Не кричи, — сказала и ей, а то сама на свою голову лихо накличешь", — и ушла, так и не набрав самана. После этого случая Кенбан долго прятал от меня глаза и старался не встречаться в доме. Но постепенно все вошло в норму, и я опять стала поверенной в его сердечных делах. Мы с ним почти ровесники были, но относился он ко мне как к старшей сестре, и это льстило мне. Вот и сейчас смотрит так, словно я из собственного рта выну его спасение и положу ему на ладонь.

— Почему ты не умыкнешь ее? — спросила я. — По моему, вы договорились об этом.

— Нельзя, — потряс головой Кенбан. — Если б другой кто был, а то — брат мой старший. Никак нельзя, гельнодже.

— А если самому Тархану сказать? Ты, кстати, не знаешь, где он пропадает?

— Не знаю. Наверно, ему стыдно перед тобой. А сказать… что ж, сказать можно, да поможет ли? Тархан не пойдет против воли родителей, сломали они его, согнули.

— Не говори так! — рассердилась я. — У него доброе сердце, поэтому он и не хочет огорчать отца с матерью. А согнуться он ни перед кем не согнется!

— Правильно, — сказал Кепбан с горечью, — он добрый..

Тут его позвали сбрасывать с крыши мазанки колючку для тамдыра, и он пошел, как всегда, беспрекословно. А я стояла и думала. Для себя самой я бы на это не решилась, но Кепбана я просто обязана была выручить из беды, а поэтому выход один: просить о содействии сельскую власть. Если же не поможет…

Кепбан возвратился, и я сказала:

— Идем к Кемал-аге! Где он?

— В сельсовете, наверно.

— Проводи меня в сельсовет.

— Ладно. Только я вперед пойду, а ты немножко отстань, чтобы нас вместе не видели.

В помещении сельсовета висел на стене большой желтый ящик — телефонный аппарат. Возле него стоял симпатичный усатый дядечка в ушанке седого каракуля и кричал в трубку. Очень громко кричал. А за столом сидел молодой парень и писал, посматривая то на одну бумагу, но на другую. На мое приветствие никто из них не ответил.

Кемал-агу я прежде не видела, но справедливо предположение, что вряд ли им может быть пишущий парень. Скорее всего это — усатый дядечка. И я приготовилась терпеливо ждать, пока он накричится и обратит на меня внимание.

Наконец он повесил трубку и повернул два раза ручку аппарата, давая отбой. Смахнул ладонью пот со лба, дернул усом — точь-в-точь рассерженный кот. Пожаловался неизвестно кому:

— Не телефон, а прямо шарада-марада из журнала "Огонек": бу-бу-бу… бу-бу-бу… а что "бу-бу-бу" — поди догадайся. Ты ко мне, молодая? Что понадобилось?

Я представилась:

— Алмагуль… жена Тархана Кандымова.

— Ясно! — нетерпеливо сказал Кемал-ага. — Был у меня твой Тархан, говорил, знаю. — Он повернулся к парню: — Что ты там пишешь, сводку? Брось ее к шайтану! Составляй срочно список всех мужчин с восемьсот девяносто седьмого по девятьсот двадцать второй год включительно… Тебе что еще, девушка?