Ходжанепес Меляев - Беркуты Каракумов [романы, повести]

Меня занимала возможность вырваться из домашнего заточения. Однако я помнила разговор с Тарханом, и два противоречивых чувства боролись во мне. С одной стороны, тоска поедом ела: что я, в самом деле, как пленная рабыня, сижу под неусыпным надзором! С другой стороны, действительно очень хотелось подружиться со свекром и свекровью, потому что жить врагами в одной семье становилось все более невыносимо. Равнодушие какое-то появилось, безразличие даже. Тархан сниться перестал…

…Легко ли мы живем, трудно ли, а солнце всходит в свое время и заходит в свое время. Я пасла овец, собирала кизяки, ломала сухой кустарник и скидывала в кучи. Раза два в неделю свекор отвозил на ишаке все это домой. Грешным делом, я думала, что притворяется он в своей хвори — больно уж скоро орудовал лопатой и вилами. И лишь потом поняла: хворал он всерьез. А если работал, не лежал, так это оттого, что двужильный был. И жадность подогревала — боялся, что достатком дом оскудеет.

Однажды я почувствовала недомогание: тянуло в животе, мутило, в жар кидало. С овцами я при всем желании пойти не могла, свекор погнал их к озеру. А свекровь неожиданно раздобрилась.

— Лежи, лежи, — сказала она, щупая мой лоб и затылок. — Что с тобой приключилось? Или сглазил кто? Или через яму с овечьей кровью переступила? К мулле послать надо, чтобы амулет дал.

— Не надо амулета, — отказалась я. — Это суеверие.

И свекровь сразу же стала прежней.

— Поступай как знаешь, — буркнула она. — К таким, как ты, с добром лучше не подходить. С палкой надо, как к цепной собаке.

Злость во мне колыхнулась, но я старалась поддерживать миролюбивый тон.

— Вы не беспокойтесь за меня. Я сама в амбулаторию схожу… К доктору.

— Ступай. Там такая же сидит… красноголовая… родная твоя. Прислали ее на нашу голову, бесстыдницу, — у всех на глазах с учителем заигрывает. Она тебя вылечит, ступай! Не зря говорят, что вода низину ищет, плешивый — плешивого. — И хлопнула дверью.

Амбулатория размещалась в здании сельсовета. Я без посторонней помощи нашла дверь с табличкой "Медпункт". В комнате сидела симпатичная рыжеволосая докторша и разговаривала с молодым мужчиной в галстуке — галстук был редкостью в наших краях.

— Можно? — спросила я по-русски.

— Заходите, пожалуйста, — ответила докторша, посмотрела на меня и добавила по-туркменски: — Садитесь вот сюда. Что у вас болит?

Я постеснялась рассказывать при постороннем и сослалась на жар. Она дала градусник. Я отвернулась к стене и засунула его под мышку.

— Простите, вы не жена Тархана Кандымова? — задал вопрос мужчина.

— Жена, — сказала я, не поворачиваясь.

— Жалко, — вздохнул он и сообщил: — Мы с Нелей только что о вас говорили.

Я не знала, хорошо это или плохо, что они говорили тут обо мне, не знала, о чем он жалеет, и промолчала. А он снова вздохнул.

И опять сообщил непонятное:

— Опоздал я. Кемал-ага меня опередил. Пойду я, Неля?

— Идите, — разрешила докторша.

Но он не сразу ушел, а с минуту еще толокся на пороге и вздыхал, как больная овечка. Я с трудом смех сдерживала.

Когда дверь закрылась, докторша посмотрела мой градусник, стряхнула его, поставила в стакан с ватой.

— Есть температурка… Ну, давай знакомиться. Кто ты, я знаю, слышала. А меня зовут Найле. Иногда — Неля. Кто как хочет, я не возражаю. Человек я прямой, откровенный, люблю, чтобы со мной откровенными были. Поэтому давай рассказывай, в чем дело. Не из-за этой же чепуховой температуры ты пришла.

— Тот… с галстуком… кто он? — спросила я.

Найле удивленно подняла брови — они у нее были как ласточкины крылья в полете.

— Это Тойли, директор школы. Неужто не знаешь?

Я покачала головой.

— Крепко тебя, однако, на коротком поводке держат. Ну да ничего, все течет, все меняется. Скоро и твоему заточению конец наступит. Так с чем, говоришь, пришла ты ко мне?

Через несколько минут она засмеялась и пошла к рукомойнику мыть руки. Я ждала, пока она что-нибудь скажет. И она сказала:

— Ничего страшного нет, милочка, не волнуйся и не переживай. Просто-напросто появится у тебя ребенок — маленький черноглазый и горластый человечек.

Новость несколько ошеломила меня. Хотя, если разобраться, что здесь было странного?

— Все будет в порядке, — успокоила меня Наиле, — только почаще наведывайся на консультации. Да и так заходи, запросто — посидим за чайком, посудачим, помоем косточки ближним своим.

И засмеялась низким грудным смехом. А я подумала, что не зря она пришлась мне по душе с первого взгляда. И хорошо мне стало, легко, песню запеть захотелось, "Три танкиста", которую Тархан мой всегда напевал.

Дома меня ждала вторая новость: у стариков в кибитке сидел Кемал-ага. Я сразу узнала его, когда меня позвали, хоть и темно в кибитке было, одни уголки в оджаке красным светом светили.

Свекровь молча звякала в полутьме чайником — явно не в духе была. Свекор сказал:

— Такое вот дело. Кемал-ага просил. Мы его уважаем. И родители его уважаемые люди были. Надо работать. Каждый что может для фронта. Согласие мы дали.

Поскупился аллах на араторские способности для Кандым-аги. А я только стояла да глазами хлопала, пока в разговор не включился гость.

— Какой класс закончили, молодуха? — спросил он.

— Десятилетку, — ответила я, и сердце у меня забилось часто-часто, даже заболело немножко от торопливости, потому что сразу ясным стало, по какому поводу заглянул к нам Кемал-ага и какое согласие дали мои мрачные старики.

Каждое утро теперь я бежала на работу. Обязанностей у секретаря сельсовета порядочно, с непривычки я уставала до полного изнеможения. И не столько физически, сколько от усердия, от желания все сделать и сделать как надо. Главное — правильно вести учет налогов по шерсти, мясу, маслу и яйцам. Моего предшественника призвали в армию, посоветоваться было не с кем. Разве что с Кемал-агой. Да он и сам помогал. Особенно со справками разными. Аульчан они почему-то интересовали чрезмерно, а я их ненавидела втихомолку, потому что путалась. Поступала больше по указке Кемал-аги. Скажет: "Ниши!" — пишу; скажет: "Не надо!" — не пишу.

Он всегда с утра в сельсовет заходил, принимал посетителей, а после садился на коня и уезжал в поле. Возвращался далеко за полдень, спрашивал: "Какие новости?! Из города не звонили?" Если ничего срочного не было, отпускал меня: "Иди, дочка, домой, отдохни немножко". А я с удовольствием дневала бы и ночевала в конторе. Трудная работа совсем не в тягость мне была, я с ней как бы снова белый свет увидала.

И тот неведомый, что жил во мне и толкался иной раз, тоже настраивал оптимистически. Выписывая кому-нибудь свидетельство о рождении ребенка, я думала: "Наверно, скоро и мое время подойдет, сама себе свидетельство писать буду. Интересно, кто там, малыш этот, — мальчик или девочка? Пусть будет мальчик". А в глубине души очень хотелось дочку, хоть и не совмещалось это желание с нашей традиционной мольбой о сыне.